Оперный мир осиротел - 15 июня ушел из жизни выдающийся дирижер Евгений Колобов. Много было сказано в последнее время о противоречивости натуры маэстро. Его романтической душе было трудно в этой новой действительности, когда большинство деятелей искусства занимается не творчеством, а суетой и пиаром. Да, последние годы его деятельности были окрашены в противоречивые тона. Вольное отношение к партитуре, всякого рода переоркестровки, сокращения текста ставились ему в вину. Действительно, подчас трудно было понять, что движет Колобовым, какие сложные процессы происходят в его душе? Однако стоило ему стать за пульт, как все вопросы уходили на второй план, и слушатель оказывался во власти творимых им звуков музыки, которая была для него всем!

Его лучшие спектакли последних лет - "Евгений Онегин", "Валли", "Риголетто", "Сельская честь" - останутся в памяти тех, кому дорого оперное искусство.

Мы посчитали излишним рассказывать сегодня о творческом пути дирижера - он хорошо известен. Лучшей памятью о Колобове будет его собственный голос.

Известный музыкальный обозреватель Валерий Кичин любезно предложил нашему журналу одно из своих последних интервью с маэстро, которое опубликовано также в "Российской газете" № 114.

Жизнь Моцарта в эпоху Сальери

Эта беседа с Евгением Колобовым состоялась в "Новой опере", когда мир отмечал двухсотлетие Винченцо Беллини. Я пришел к великому дирижеру поговорить о великом композиторе, но сегодняшнее состояние нашей культуры так волновало Колобова, что разговор ветвился и постоянно уходил, казалось, далеко от темы.

Готовя публикацию, я с трудом выбирал "юбилейные" строки, для политеса переводя все "ты" (мы очень давно знали друг друга) на "вы". Большая же часть текста так и осталась в архиве - я все надеялся, что мы продолжим этот разговор. Теперь продолжить уже не суждено. Сегодня, когда Москва попрощалась с лучшим оперным маэстро страны, многое в этом интервью звучит иначе: Колобова мучили те же проблемы, которые мешают всей нашей культуре, и он, уже чувствуя себя на пороге вечности, говорил о них резко и откровенно.

По праву гения

— ...В наше время все гениальны. Как телевизор включишь - так на экране гений. А Беллини - он неземной какой-то человек. И писал неземную, божественную музыку. Поэтому Бог и забрал его в 34 года. Он был совершенен и не мог жить среди людей: они вообще не понимали, что он делает. Его ангелы опустили на землю, он по ней побегал 34 года и сказал: баста, забирай меня наверх. Россини ведь тоже в 40 лет кончил писать. Тоже понял: пора с этим заканчивать. Жить можно долго, а творчество - как метеор. Когда ракету выталкивают в космос, первая ступень, самая главная, преодолевает земное притяжение и сгорает. Так сгорел Пушкин.

— Тебя много упрекали за своеволие по отношению к классике: Глинку сократил, "Онегину" дал другой финал...
— Надо понять смысл профессии дирижера. Ноты - шифр. Мы их озвучиваем. Но о чем все эти ноты, ферматы, фортиссимо? Я могу Чайковского сделать трагическим, а могу - веселым. Что за нотами, на самом деле не знает никто. Кроме критиков, которые знают все. И они мне объясняют, что Чайковский хотел выразить этими нотами, - они что, водку с ним пили? А Чайковский и не знал, чего хотел: такие люди живут на интуиции. Там, внутри, зазвучало - он записал. Сегодня дождь и ветер - он написал форте. Завтра выглянуло солнце - пошла лирика. Все - живое! Когда я дирижирую, мне кажется: я понимаю правильно. Но это - мне кажется. Я же не все подряд дирижирую. Хочу один спектакль сделать, но такой, чтобы помнили. Тарковского спросили: почему вы так мало сняли фильмов? Он ответил: если к делу подходить серьезно, то, наверное, даже слишком много.

— Ты часто ставишь малоизвестные оперы - "Валли" Каталани, к примеру. Не боишься трудностей с певцами и публикой?
— Да ведь все в музыке трудно! Для нас и "Онегин" труден: многие из тех, кто его поет, не имеют на это права. Я могу так говорить, потому что угробил жизнь свою на этот жанр, великий, но утопический. Идея коммунизма куда как хороша, но утопична - так же и опера. Нет солистов - вот и поем уголовно. Послушай "Моцарта и Сальери" в Большом театре - они что, у логопеда находятся? Они мысль Пушкина не несут - они ее "докладают". Вещают, беседуют, как телекомментатор. Поэтому и репертуар из двух строчек. "Травиату" можно поставить и уголовно - народ пойдет. А тут гениальная опера "Валли" - и половина зала. Доницетти написал 74 оперы, есть даже о декабристах и Петре Первом. Но никого это не интересует! Странный жанр - опера: никто не пойдет смотреть самый гениальный фильм в двадцатый раз, а на "Травиату" пойдут. И не хотят ничего нового.

— Поэтому и в "Новой опере" нет того же Беллини?
— А с кем ставить? Солистов нет, а как появятся, уезжают петь за границу.

— "Риголетто" же было с кем. Хорошая Джильда у вас есть - уже много.
— Семейные радости: "Хорошо, хоть Джильда есть!". А вот Тосканини не хотел ставить "Кармен", потому что не было хорошего исполнителя на "кушать подано"! У нас сплошные дырки незаштопанные, и думаем, что не видно. Джильда есть - ах, какая радость! А мне нужен Спарафучилле, мне все нужны - это же театр! Я ведь ставлю спектакль про что-то. "Гамлет" у Штайна - один, у Козинцева - другой: каждый слышит по-своему. А я Колобов, и пусть мне таланта отпущено на копейку, но я хочу, чтобы было так, как я слышу. Когда Станиславский делал в опере купюры - ему аплодировали, я сделаю - критики мордуют... Как-то у меня брали интервью, и я сказал: на старости лет я уже не понимаю, что такое музыка, для меня и шелест ветра, и хорошие стихи, и живопись, и спектакль Пети Фоменко - все музыка. Понятна мысль? И вот эта дура (в микрофон очень четко: дура, дура! - В.К.) написала: Колобов уже не понимает, что такое музыка. Она потом мне звонила, и я попросил ее забыть мое имя. А публика ко мне пока ходит, театр пока жив, и слава Богу. А то, что даже в год Беллини в Москве о Беллини забыли, то и это наша традиция: пока человека на кладбище не понесут, его в России и не вспомнят. А это гений, Богом поцелованный. Он же в Сицилии родился, там вообще облаков не бывает, и вдруг одно по небу плывет... И возникает мелодия: та-ра-ра-ри... Как это происходит - загадка, и разгадывать ее не нужно. Известен случай с Россини: он сочинял мелодию в соль мажор, но тут на ноты села муха и поставила кляксу - получился соль минор. А наши потом докторскую диссертацию защитят в спорах, почему соль минор. Хотя все просто. Понимаешь, классики - простые люди, нормальные. Это мы из них делаем гербарий, а они - живые. Россини в письме сообщает: блин, завтра премьера, а у меня увертюра не готова! И вот всю ночь писал, а потом еще переписчик трудился - представляешь, что потом играли, ужас! Но премьера состоялась, как писали газеты, с большим успехом.

Укротители змей

— Ты говорил: рынок и искусство - вещи несовместные. А я подумал о том, как появилась вся великая итальянская опера XIX века: ведь только усилиями импресарио. Это им приходило в голову позвать Россини или Беллини и заказать им новую оперу к открытию сезона. Сейчас ты можешь вообразить Большой театр, который к сентябрю закажет оперу Кобекину?
— Но там же интеллигентные люди были! Вот наш спектакль "Первая любовь": я предложил сюжет, Андрей Максимов сделал либретто по Тургеневу, Андрей Головин написал замечательную музыку, но никто не ходит. Угроблю деньги на постановку, а зал пустой. Я же разорю свой коллектив!

— Ты первым у нас поставил "Силу судьбы" в оригинале - еще в Свердловске. И были полные залы. И на "Пророке" Кобекина тоже битком.
— Это было другое время. Нет, пойми правильно, я не ностальгирую. Я 18 лет состоял в партии, а потом сдал им все свои звания.

— Как сдал?
— Могу показать: я с них даже расписку взял. И все им вернул.

— Им - это кому?
— Коммунистической партии. Мне звания ты давал? Или, может, народ? Давал обком. Вот документ от 19 ноября 1990 года: хочу вернуть все свои звания. И расписка: звания приняты.

— Шукшин таких называл: "Чудики".
— Ничего подобного: сказать правду, я тоже пожить хочу. У меня ни машины, ни даже заначки большой нет. Дачи нет нормальной. А у воров - хоромы. Я вот этот дом построил - театр "Новая опера". Это лучшее, что я сделал.

— Почему не получилось в Кировском?
— Они даже предлагали мне быть главным дирижером. Я отказался: там надо знать, кто чья любовница и кто жена, и только потом приступать к распределению ролей. Я уже такое проходил в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, но это был маленький такой змеюшник, а Кировский - целый террариум. А ты знаешь, что меня даже хотели убить, так что я дочку в Свердловск эвакуировал? Да, да, все было, но Бог миловал. Я девочку какую-то не взял в театр. Звонят из ЦК: что это вы ее не берете?! Отвечаю: у меня есть брат, замечательный человек, но я же не предлагаю вам взять его к себе в Политбюро! А в театре пока я худрук и беру того, кого считаю нужным. Ну, говорят, Колобов обнаглел! На "Онегина" назначаю молодых певцов - тут же приходит ветеран качать права. Я напоминаю: сколько вам лет? 59! Мы что, в доме престарелых оперу ставим? И в 60 лет будем вспоминать: как было хорошо, Танюха! И пошел слух, что Колобов - монстр. А я просто хочу искусством заниматься. Почему я сегодня всю ночь ноты переписывал? Хотел концерт закончить "Лакримозой" из Реквиема Доницетти, а для этого надо было расшифровать его рукопись. Кто это оценит? Я не к тому, что жду благодарности, - Бог оценит. И Доницетти: я скоро с ним повидаюсь, может, буду ему там пиво носить.

— Фантастическая вещь классика: все время кажется, что написано сегодня и про сегодня.
— Знаешь, как Пушкин поначалу назвал "Моцарта и Сальери"? "Зависть". А что такое зависть: у тебя "Мерседес", у меня "Вольво", ерунда. "Моцарт и Сальери" - совсем другое, это про тебя и про меня, про всех. Почему Сальери бесится? Пьяный алкаш знает Моцарта, а его, великого Сальери, - нет. И эта история повторяется постоянно. Высоцкого, зачуханного алкаша, весь народ поет! И это тоже бесило.

Поэты и махальщики

— Скажи, а почему все-таки ты не делал себе карьеру? Вон люди уже и метрополитен-операми руководят, и все прилавки мира заваливают записями - скорострел, сущий конвейер. И успех какой!
— Ну и что? Спроси еще: люди воруют - почему я не могу? Меня в "Ла Скала" приглашали дирижировать балетом. Я им объяснил: балетами не дирижирую! Удивились: вы что, не понимаете, это же "Ла Скала"! Ну и что - "Ла Скала"! Я могу поехать бесплатно, но буду играть ту музыку, которую хочу. А если бы я думал о карьере, я бы давно ее сделал. Особенно на Западе, где только махни - все остальное сделают за тебя. И я бы уже вполне упакованный был, но я просто об этом не думаю. Так воспитали: я в монастыре мужском учился - десять лет в хоровом училище при Ленинградской капелле. Все думают, что я из Свердловска, а я ленинградец, родился в доме, где Ахматова жила.

— А почему тогда пошел не в Ленинградскую консерваторию, а в Свердловскую?
— Мне Чернушенко посоветовал: есть в Свердловске потрясающий профессор Марк Израилевич Паверман - я взял и поехал. И мама отпустила в семнадцать лет. Значит, Бог вел.

— Не пожалел?
— Нет, никогда. Жалею, что вернулся в Ленинград. Я ведь в Питер поехал не из-за Кировского театра, а из-за Юры Темирканова. Великий дирижер. Мне говорили: он пьет! А какое ваше дело? Мне дороже алкоголик Мусоргский, чем трезвенник Кюи. Большинство модных дирижеров имеют отношение не к музыке, а к альбому для раскрашивания. Они раскрашивают ноты. За два занятия ты, Валера, научишься дирижировать не хуже. А меня вся эта парикмахерская совершенно не колышет. Так что я в Ленинград приехал из-за Темирканова, а не потому, что хотел на родину вернуться. В Питере я бы жить уже и не смог: декорации те же, а все другое. Я семнадцать лет прожил в Свердловске и домой приезжал только на лето - побыть с мамой, папой, побегать по музеям. А тут вернулся - совсем другой город: снобизм, интриги, амбиции. Мы вообще страна больных амбиций: вчера сантехник - сегодня уже оракул. Темирканова судить по этим меркам нельзя - он другой. Такие люди приносят в мир свою ауру. Как Моцарт, Пушкин, Бунин... А у нас так любят гениев опускать до своего уровня. Ну скажи, зачем надо было делать такой фильм - "Дневник его жены"? Какое у этих людей право лезть в личную жизнь Бунина? Наглый фильм, грязный. У меня остался осадок уголовщины, мне гадко стало на душе. Голубой Чайковский или нет? Да плевал я на это: он жизнь свою выстрадал, но нам подарил столько счастья! Или Оскар Уайльд, Микеланджело, какое мне дело до их личной жизни! В московских же и питерских мозгах все извратилось до абсурда... Я думаю: если в России что-то еще будет хорошего, то это придет из провинции. И если что-то хорошее я в столицу привез - привез из Свердловска. Я не говорю, что в Ленинграде и Москве все сволочи. Я и сам честно работаю, сколько мне дал Бог. Не машу палочкой сегодня в Анкаре, а завтра в Зимбабве. Мне после "Пиковой дамы" надо пять дней, чтобы оклематься. Потому что ее я пережил, продирижировал с кровью. А они каждый день машут в разных городах мира - для них это уже спорт.

— Но ты же не скажешь, что Джеймс Ливайн - халтурщик. А расписание тоже плотное.
— Нет, он дирижер потрясающий. Но вот же позволил себя сожрать! Впрочем, и у главного дирижера "Метрополитен", и у главного дирижера "Новой оперы" на кладбище все равно будет однокомнатная квартира. У меня жизнь, к счастью или к несчастью, одна. Я сейчас книг накупаю, которые у меня советская власть сперла, а теперь они на нас свалились, только успевай читать. И я покупаю как алкоголик и знаю, что не успею прочитать, но хочется.

— А для музыки времени все меньше?
— А что мне музыку слушать! Я беру партитуру - и слышу. Зачем мне переводчик-комментатор по поводу "Евгения Онегина"?!

66-й сонет Шекспира

— Как же все-таки быть, если петь у нас хронически некому?
— Почему некому? Приходят из консерватории - многие поют. Потому что их учили издавать звуки. Но не научили, зачем и о чем. Знаешь, как я театр называю? ОПТУ - оперное профессионально-техническое училище. Потому что многие "Годунова" поют, а пьесу не читали никогда. Это вечная тема: Россини тоже бился с этими тупыми примадоннами, у которых если связки есть, то извилин нет, если извилины в порядке, связки подгуляли, ну все время трагедия! А если голос хороший - его у меня тут же отберут: вон вокруг уже ходят гиены эти, грифоны, импресарио так называемые. Почему я должен на них жизнь гробить? Я тоже хочу по лесу походить, книги почитать. Просто людей своего театра бросить не могу. И пока Лужков на месте - я с ними. Иначе буду предателем. Зато они меня подставляют сколько угодно: спасибо, Евгений Владимирович, я уезжаю. Оказывается, вчера позвонили: Вась, хочешь в Кейптаун?

— Я тебя еще на Свердловском ТВ знал не то чтобы оптимистом, но и не очень мрачным. Ты у нас в прямом эфире пел в вокально-инструментальном ансамбле про жизнь, любовь и счастье - помнишь?
— А я и сейчас не пессимист. Кто-то правильно сказал: циник - это усталый романтик. А романтиком в театре остаться невозможно: в театре один человек может все испортить. Труба как загвоздит - и все будут помнить не музыку, а эту трубу. Поэтому я и завидую писателям и художникам: они отвечают только за себя. Пушкин все лучшее создал в ссылке. В Петербурге баб трахал и в карты играл, вино пил и стрелялся. А писал в Михайловском, в Болдино. Сам процесс создания - тет-а-тет с бумагой. А в театре постоянно зависишь сразу от всех. Они, может, хорошие люди, но у каждого свои проблемы, и можно со сцены такое услышать, что аж тошно. Им ноты мешают. И дирижер вечно плохой.

— А что это за спор вышел между "Новой оперой" и садом "Эрмитаж"?
— Они тут затеяли чайханы пооткрывать, дискотеки. А ведь в этом саду Шаляпин пел, Рахманинов дебютировал, но это никого не колышет! И я должен бороться с каким-то деятелем, который в жизни ничего не читал, но у которого мешок денег. Вот так всю жизнь и проборолся - ну и что в итоге? Все уехали, а я сижу здесь. Романтик был, ро-ман-тик. Все для людей хотел. А за патриотизм в жизни не платят. Это в Думе за патриотизм платят. Ядерные отходы везут в страну, которая и так уже сплошная свалка, - и ничего, все молчат. А как ринуться на помощь Анголе - тут мы в первых рядах. Читай 66-й сонет Шекспира - там все про сегодняшний день сказано...

Кончилась пленка, голос Колобова отзвучал - теперь уже с той стороны вечности. Почитаем, по его совету, Шекспира:

Зову я смерть.
Мне видеть невтерпеж
Достоинство,
что просит подаянья,
Над простотой
глумящуюся ложь,
Ничтожество
в роскошном одеянье,
И совершенству
ложный приговор,
И девственность,
поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену
у немощи беззубой,
И прямоту,
что глупостью слывет,
И глупость
в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность
на службе у порока...

Валерий Кичин

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru