Сегодня мы публикуем, на наш взгляд, весьма интересный материал. В нем речь пойдет об одном из популярных оперных режиссеров нового поколения, сыне знаменитого немецкого дирижера Франца Конвичного, Петере Конвичном (р. 1945). Нам представляется характерным тот сумбур в мыслях (весьма неглупых самих по себе), который содержится в интервью, взятом у режиссера газетой Ди Цайт. Оно позволяет лучше понять, почему на рубеже веков в оперной режиссуре, пораженной вирусом постмодернизма, наблюдается "кризис жанра".

Театр в нашем обществе никому больше не нужен, говорит оперный режиссер Петер Конвичный… и именно поэтому продолжает и дальше ставить свои постановки. В интервью газете "Ди Цайт" разговор пойдет о кризисе в искусстве.

Д.Ц: Г-н Конвичный, несколько недель назад Вы поставили в Граце оперу Верди "Фальстаф". И вся Ваша режиссерская идея была связана с "последними" днями жизни театра. Гигантский маятник качался над всей сценой, был слышен надоедливый шум от строительных работ. Вы взяли реквизиты из предыдущих постановок и выкинули их в большой мусорный контейнер. Все это имеет очень злой и горький оттенок. Создалось впечатление, что вы посыпаете пеплом театр, как форму искусства. Откуда это у Вас?
Конвичный: Инсценировка получилась такой после серьезного анализа произведения. Верди демонстрирует в Фальстафе свое прощанье с театром - это мое мнение. "Фальстаф" - его последняя опера. Он чувствовал, что время от него уходит, как бы пролетая над ним. Смерть Верди стала той самой точкой отсчета, когда Современность ворвалась в наш мир. Главный герой оперы, Сэр Джон Фальстафф является анахроничным. Эта фигура из старых времен, которая оказывается в произведении, где над ней издеваются. Таким путем мы приближались ближе к смыслу оперы.
Д.Ц.: Но Фальстаф - это же на самом деле комедия!
Конвичный: Да, да. Эти скупые шутки, этот искусственный язык либретиста Бойто - мы были в начале на гране отчаяния, так как посчитали все это надуманным. И только благодаря цитате Элеоноры Дузе мы смогли обнаружить всю меланхоличность этой оперы. Дузе написала Бойто: "Какая грустная Ваша комедия". И я с этим полностью согласен: речь идет о прощании Верди с миром.
Д.Ц.: Метафора современного театрального состояния в Вашей постановке в Граце имеет непосредственное отношение к современности. Ваша инсценировка полна мрачной бесперспективности. В конце постановки на сцену выходят мусорщики и сметают певцов со сцены. Действительно ли, по-вашему, все так мрачно в театральной жизни?
Конвичный: Роль театра в нашем обществе становится все призрачней и призрачней. На самом деле, театр больше никому не нужен и никто его больше не хочет. Из всего населения только малая доля людей ходит в театр или в оперу, а из них лишь треть, кто действительно интересуется субстанцией произведения.
Д.Ц.: Откуда вы берете такую информацию?
Конвичный: Из рецензий на премьеры, из дискуссий, писем. Из нашего подсознания уходит тот факт, что искусство и есть тот самый медиум, с помощью которого мы можем понять друг друга. А театр является последней возможностью обсуждать наболевшие вопросы без масок.
Д.Ц.: По вашему мнению, у театра нет больше будущего?
Конвичный: И да, и нет. Я бы не стал фиксироваться на каком-либо из точных ответов в этом сложном вопросе. Хотелось бы отметить, что я сейчас нахожусь в состоянии раздвоения. С точки зрения аргументов, я думаю, наша культура находится в своей завершающей стадии. Этот процесс начался уже давно, и наша культура вместе с нами когда-нибудь исчезнет , как Месопотамия или Египет.
Д.Ц.: Вы верите, что наступает закат Запада?
Конвичный: Безусловно. И мне очень жаль, что некоторые рассматривают этот факт с некой сентиментальностью, жалея себя. На самом деле - это естественный процесс. У каждой вещи есть свое начало и конец, даже у нашей цивилизации. Это утопия, думать, что наша культура бессмертна. А если что-то заканчивается, то возникает всегда нечто новое. Я считаю, что театр к сегодняшнему дню исчерпал себя.
Д.Ц.: Однако, Вы продолжаете работать, "делая" театр. Почему? Это своеобразное отчаянье?
Конвичный: Нет, это мое желание так жить. Вообще-то это немного абсурдно. Я с большим удовольствием занимаюсь театром и, одновременно, недвусмысленно заявляю, что театру приходит конец. Можно скрыть правду в себе, а можно ее сказать открыто, чтобы люди услышали - с помощью этого можно разделить эту правду с другими. И тогда внутри себя появляется чувство: все еще продолжается. Иначе... иначе надо быть Шопенгауэром.
Д.Ц.: То, что все на свете заканчивается, но одновременно продолжается в другой форме, - это же довольно частая тема оперного материала.
Конвичный: Верно, посмотрим, например, у Верди в "Риголетто", когда Джильду зарезали, но она еще продолжает петь в дуэте с отцом, хотя она уже вроде как мертва. Музыка, звучащая в этом дуэте - одна из самых красивых в опере. Или возьмем "Набукко". Во время создания этого произведения Верди находился в трагической ситуации - умерли дети и жена. А он пишет "Va pensiero" для хора. Дума о прекрасном! Надежда на то, что когда-нибудь станет лучше, и все это - в глубоком отчаянье! Это типично для Верди. Может быть, только в таких ситуациях и мобилизуются все силы человека?
Д.Ц.: Были ли у Вас когда-нибудь моменты, когда хотелось порвать с оперной режиссурой окончательно?
Конвичный: Нет, однако, иногда меня доводят до подобного состояния события внутри театра. Понимаете, когда я учился, то наивно полагал, что профессия, которую выбрал, - это то место, где люди делают искусство. И только находясь на учебной практике в театре, понял: то прекрасное, что хочется сделать, является лишь маленькой частью этой работы. Все остальное - это организация. Перед тобой стоит задача заставить выполнять людей то, чего они вначале делать вообще не хотят. Они учат какие-то звуки, не задумываясь над ними абсолютно. Это мои проблемы, заставить шевелиться эту тяжелую неподвижную массу. Если я на репетиции не буду кричать как зверь, то ничего не сдвинется. К сожалению, аргументами я не могу убедить ни хор, ни солистов.
И они делают все то, что я им говорю, не потому что думают, будто я больше и лучше их знаю материал, а потому что я, маг, прыгаю перед ними, гипнотизируя их. Это стоит мне огромных сил. Взять, к примеру, хор. У них есть право, данное им профсоюзом, заключающееся в том, хористы могут приходить на репетицию неподготовленными. Понимаете, они дома ничего не должны делать - и не делают! Это абсурд! Такими путями театру очень скоро придет конец. Мы сейчас даже не можем распознавать Истину. Мне сейчас 56 лет, и мое сердце стало биться быстро, слишком быстро. Это, если хотите, похоже на ситуацию в " Фальстафе".
Д.Ц.: Ваши постановки всегда называют в числе первых, когда хотят показать, что современный музыкальный театр еще не потерял свою силу. Вас никак нельзя назвать режиссером, способствующим умиранию театра. В Ваш репертуар, однако, входят в основном оперы, где происходят сцены гибели, например: "Парсифаль", "Гибель богов", "Махагони" ("Возвышение и падение города "Махагони" К. Вайля - прим. ред.), "Фальстаф". В своих постановках вы бескомпромиссно, без иллюзий сводите счеты с потерями в этих операх. А вот, к примеру, в Вашем мюнхенском "Тристане" ощущается непоколебимая вера в любовь. Ваша постановка "Махагони" в Гамбурге связана с Брехтом. В конце постановки Вы представили на обозрение публики плакат, на котором было написано: "Зачем так упорно и крепко держаться за дурман? Дискуссия о форме общества привела бы к угрозе существования этой формы общества".
Конвичный: Да, это цитата Брехта из 1927 года.
Д.Ц.: Вы ставите, таким образом, вопрос о самой системе. Верите ли вы в социалистическую утопию?
Конвичный: В этом произведении речь не о том, что будет, а о том, что есть сейчас. И об этом стоит задуматься. Я, как и раньше, считаю, что теория Маркса правильная, а неразбериха вокруг нее произошла потому, идея стала чьей-то собственностью. С точки зрения Фромма, это называется: "Иметь или Быть". Для меня это больше не является вопросом отчаянья, а скорее это болезненный "КОЛИЗМ": некоторые люди действительно верят, что политическим путем можно что-то изменить. Концентрация имущества и капитала в руках меньшинства очень сильна. Аксиоматика нашей цивилизации неправильная. И это очень плохой принцип для организации живых материй.
Д.Ц.: А театр является для Вас инструментом просвещения?
Конвичный: Да. Искусство не имеет права себя в себе исчерпать из-за того, что в конце всем все понравилось, потому что было очень мило. Это надо преодолевать. Что-то должно на общество наше повлиять. Может быть своеобразный импульс, который все изменит.
Д.Ц.: Может ли такое быть, что режиссерам все труднее дается такое "преодоление", так как время режиссуры в театре подходит к концу?
Конвичный: Я не вижу себя привязанным к театральной режиссуре - я очень привязан к произведениям, и стараюсь черпать свои идеи из них. Мои идеи из Чужих произведений. В принципе, это противоречит само себе. Мой музыкальный театр функционирует хорошо только потому, что он тесно связан с произведением.
Д.Ц.: Юрген Флимм критиковал недавно режиссеров за то, что они стали занимать место автора. И по его словам, это ведет к тому, что понятие режиссуры становится излишним, и все ведет к позднеромантическому культу гения.
Конвичный: То, что говорит Флимм - очень печально, это что-то вроде Галилео Галилея, который опротестовывает свое же открытие. Сначала находит четыре луны, а потом говорит, что их не существует. После того, как ему показали некоторые "инструменты", он просто испугался. Я только этим могу объяснить, что такому режиссеру, как Флимм, ничего нового больше в голову не приходит. Речь идет ведь о том, что я, как интерпретатор произведения, должен дать современному зрителю возможность войти в положение вещей.
Д.Ц.: Я хочу сказать, что Вы заходите в этом стремлении иногда слишком далеко. Где же связь с произведением, если постановка "Лоэнгрина" в Гамбурге происходит в школьном классе?
Конвичный: Попытаюсь объяснить. Вступление к "Лоэнгрину" очень осторожное, нежное; все развивается и ведет к кульминации, и, дойдя, сразу же возвращается назад. Это описание огромной тоски, которая выражена очень робко, как у детей, которые мечтают о чем-то сильно. Тоска по верности, без всяких оговорок. В этом действительно есть нечто детское. В хоре слышны совершенно смешные, шовинистические мотивы, а в следующий момент он уже способен на глубокие человеческие чувства. Такое поведение типично для инфантильных, ничем еще не удрученных детей, которые вроде бы уже повзрослели, но еще не являются взрослыми людьми. И вот для всего этого я должен был найти театральный прием. Я выбрал школу. Это то место, где мы еще не знаем до конца, что означают те или иные вещи, где нам еще все очень интересно, где мы интересуемся одним, а через секунду наше внимание занимает совершенная противоположность.
Д.Ц.: Если говорить об успехах режиссерского театра, то можно упомянуть успех постановки "Фауста" Петером Штайном. Его инсценировка, непохожая на все другие постановки на театральных подмостках сегодня, была поразительной. Эта железная точность текста, и неприкосновенность, с которой было использовано каждое слово. Люди шли толпами.
Конвичный: Я считаю Штайна великим человеком, вспоминаю часто его "Орестею", поставленную много лет назад в Берлине. Тогда я попал на постановку и был под большим впечатлением. До сих пор вижу сцену, когда убивают Клитемнестру. Она лежит на столе, напоминающем операционный, вокруг нее какие- то шланги, трубочки, по которым течет кровь, и ко всему этому звучит древний текст. Почему Штайн делает сейчас такой другой театр? Наверное, это связанно с тем, что он постоянно развивается, как режиссер. Я лично сам "Фауста" не видел, поэтому очень осторожен в своих суждениях. Однако из собственного опыта я могу сказать, что иногда следуя вещам, ставшими своеобразным рецептом, можно быть отброшенным далеко назад. Так радикально следовать тексту - это, видимо, своеобразная дань Гете, однако в контексте нашей сегодняшней режиссуры это является не "верностью" произведению, а наоборот отчуждением от него.
Д.Ц.: Вы, наверное, и за то, чтобы исполнять оперы в концертном исполнении?
Конвичный: Вы угадали (смеется). Я слушал в Гамбурге знаменитую певицу Эдиту Груберову, в концертном исполнении оперы Доницетти. На самом деле я сначала туда идти не хотел, но моя подруга уговорила меня. И Вы знаете, я был в восторге. Это был концерт, но одновременно и "не концерт". Груберова пела настолько выразительно и интенсивно, что даже иногда издавала ужасные звуки. Она постоянно сопереживала, даже когда пели другие - она реагировала.
Д.Ц.: Вы сейчас призываете к излишеству режиссуры, то есть говорите против себя.
Конвичный: События в театре меняются с большой скоростью. То, что было принято, к примеру, пять лет назад, сегодня уже не актуально, потому что меняется контекст. Так, как сегодня ведут себя на сцене, может кардинально измениться в ближайшие пару лет. За последнее время было поставлено такое количество постановок, что мне кажется, театр исчерпал себя во многих вещах.
Д.Ц.: Режиссура работала с такими приемами, как социальная критика, психоанализ, и все это для того, что бы показать другую правду произведения. Но сейчас эта условность сама стала условностью. Настало время сломать и это. Видите ли Вы в этом проблему?
Конвичный: Да, вижу. Абсолютно с Вами согласен. Это так. И наши мысли и чувства уже привыкли к этому. Теперь надо опять вводить прием отчуждения. На мой взгляд, устарела не столько субстанция произведения, сколько социальная критика. И как это донести до публики? Это и есть большой вопрос.
Д.Ц.: Несколько условностей можно было бы устранить и в Байрейте. Не хотелось бы Вам, как страстному поклоннику и режиссеру Рихарда Вагнера инсценировать что- нибудь на этом фестивале?
Конвичный: Я был всего два раза в Байрейте. Первый раз восьмилетним мальчиком с родителями. Мы сидели в ложе и смотрели "Лоэнгрина", я находился полностью во власти этой вещи. Я так плакал в сцене, когда Лоэнгрин снова прощается! Второй раз мне было 16 лет, я путешествовал на мотоцикле. Ехал я из Глосглокнера и проезжал через Байрейт, как раз в то время, когда там проходил фестиваль. Моя мама наказала мне зайти к Винифред Вагнер и передать ей привет. Была ужасная погода, я промок до нитки. Когда я позвонил в дом, Винифред открыла дверь и сказала "А, милый Петер, заходи скорее, я тебе сейчас чайку сделаю". И потом она добавила, "Ты, наверное, мечтаешь посмотреть сегодняшний вечерний спектакль? Будешь сидеть со мной в моей ложе!". А я ответил, что вообще-то хотел сходить в кино, что я и сделал в последствии. Моя мама пришла в неописуемый ужас, узнав об этом, после того, как я ей все рассказал. С тех пор я в Байрейте не бывал...
Д.Ц.: Неужели Вольфганг Вагнер никогда не пытался наладить с Вами контакт и пригласить Вас?
Конвичный: В Штуттгарте. На генеральной репетиции моей постановки "Гибель богов", мы встретились в Вольфгангом. Он сказал: "Привет, Петер, помнишь, тогда, в Венеции?" Мне тогда было 13 лет, Вагнер инсценировал в Венеции "Кольцо", папа был там дирижером и взял меня с собой. Вагнер потом добавил: "Мне очень нравится, что ты остаешься всегда верен себе". Вот и все.
Д.Ц.: Вас не ранит тот факт, что он Вас не приглашает?
Конвичный: Нет, меня это никогда и не ранило, слава Богу. Мне просто жаль, что этот фестиваль, возглавляемый Вагнером, теряет всякий смысл. Там больше не происходит ничего нового, что бы могло продвинуть фестиваль немного вперед. Я считаю это большой потерей для Германии, да и для Рихарда Вагнера, что я и другие известные режиссеры там не работают.

Ди Цайт, 19/ 2001
Перевод Эллы Пружанской

От редакции:
Краткая биографическая справка:
Петер Конвичный родился в 1945 году во Франкфурте-на-Майне. В 1949 семья переезжает в Лейпциг. Детство и юность Петера прошли в Восточной Германии. Он учился режиссуре в берлинской высшей музыкальной школе им. Ганса Эйслера (1965-70), работал в немецких, австрийских музыкальных театрах. Осуществил ряд постановок в театрах Галле, Дрездена, Гамбурга, Мюнхена, Граца и др. Среди работ последних лет "Евгений Онегин" (1995, Дрезден), "Парсифаль" (1995, Мюнхен), "Богема" (1996, Грац), "Тристан и Изольда" (1998, Мюнхен), "Лоэнгрин" (1998, Гамбург; 2000, Барселона), "Фальстаф" (2001, Грац) и др. Признавался лучшим режиссером года в Германии за постановку в Штуттгарте оперы "Гибель богов" Вагнера.

На фото:
Петер Конвичный

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru