OperaNews.ru продолжает линию, однажды заявленную при создании журнала: встреча с молодыми вокалистами, только начинающими свой творческий путь, но уже достигшими определенных успехов. Сегодня наша гостья – 19-летняя певица Юлия Лежнева, окончившая в прошлом году Мерзляковское училище в Москве, а теперь продолжающая свое обучение в Кардиффе. Несмотря на столь юный возраст Юлия уже знаменита, ее имя на слуху у отечественных меломанов. В этом сезоне состоялся ее сольный концерт в Большом зале Московской консерватории, она уже пела с Х. Д. Флоресом, Д. Хворостовским, В. Мининым, А. Дзеддой, М. Минковским. Настоящим вокальным феноменом считают Лежневу Е. Образцова, Т. Берганса, Р. Скотто, прежде всего за необыкновенно широкий диапазон голоса, а также за его природную, врожденную подвижность, позволяющую петь труднейшие колоратурные арии с особым блеском.

С юной певицей беседуют кандидат искусствоведения Олеся Бобрик и Александр Матусевич.

АМ: Сначала я хотел бы задать Вам несколько вопросов для знакомства, хотя, конечно, те, кто интересуется вопросами классической музыки о Вас, безусловно, наслышаны. В нашем журнале была небольшая публикация, рецензия на Ваш первый концерт в БЗК. Тем не менее, для начала традиционный вопрос: когда Вы ощутили себя музыкантом, когда возникла потребность заниматься музыкой?

ЮЛ: В самом раннем детстве. Как только я почувствовала, что у меня есть голос, наверное, лет в пять. Я все время то пела, то пыталась играть на пианино… А потом мама меня отдала в музыкальную школу.

АМ: Вы в Москве учились в музыкальной школе?

ЮЛ: Я родилась на Сахалине, в городе Южно-Сахалинске, и в музыкальную школу сначала пошла там. Потом, когда мне было 7 лет, мы переехали в Москву. Я очень благодарна родителям за это. Перебраться в Москву было очень трудно. И на Сахалине я, конечно, не имела бы ничего. Там была разруха, и не было условий для развития… Мы переехали в Москву и сейчас живем в квартире, которую оставил нам дедушка.

ОБ: Пару слов о Вашей семье, о Ваших предках: кем они были?

ЮЛ: Вообще у нас удивительное древо, удивительная история семьи. Например, могу открыть вам секрет, что я должна была бы быть Поповой, а не Лежневой. Мой дедушка по отцу Юрий Николаевич Попов был сыном знаменитого Николая Семеновича Попова, врача-невропатолога, который занимался Лениным в последний год его жизни, когда его уже возили в коляске. Он проводил с вождем занятия по восстановлению речи. Фактически эти врачи были его няньками. Позже дедушка проводил исследования мозга Ленина. А потом, в 1938-м дедушка погиб. Бабушка, Идалия Антоновна Станкевич, получала справки о нем якобы из лагеря… В результате оказалось, что его не сослали, а сразу расстреляли. Бабушка больше замуж не вышла, так и жила с сыном, моим дедом. Жалко, что я с ней так и не увиделась. Хотя, по-моему, когда я родилась, она еще была жива. От нее мне остались старинные носовые платочки и книжки. Это удивительные маленькие книжки для дорожного чтения, купленные в Англии и Германии. На обложке есть крошечная фотография только что родившегося Юрия Николаевича. С такой любовью была сделана книжка, вставлена в обложечку, эта фотография ребеночка была приклеена…

АМ: В какой школе Вы учились здесь, в Москве?

ЮЛ: В школе № 28 имени Гречанинова, в Отрадном.

АМ: Там Вас сразу сориентировали на занятия пением?

ЮЛ: Нет, не сразу. В первый год я была очень неприметна, пока я притиралась, мне было тяжело, ребенку, все было новое. И по фортепиано мне было тяжело, и на хоре у нас была учительница, которая мне не очень нравилась. Много было детей, и я ничем среди них не выделялась. А потом на второй год меня заметила учительница по хору Белла Дариниковна Эбре. У нее был ансамбль духовной музыки. Там были девочки довольно взрослые, в том числе те, которые уже закончили школу и которые были в старших классах, человек 15, наверное. Эта учительница даже спросила мою маму: «Как Вы думаете, Ваша девочка сможет петь в ансамбле?» Я же была еще очень маленькая. Я очень довольна, что так получилось. И петь в этом ансамбле была большая честь для меня.

АМ: А что Вы пели в ансамбле?

ЮЛ: Там был разный репертуар. Духовная и светская музыка, Бортнянский, Козловский, Бах, Вивальди…

ОБ: Вы пели соло в этом ансамбле?

ЮЛ: Нет, может быть, только небольшие соло появлялись. В 6 классе у меня уже прорезался голос, что-то стало меняться, в хоре стало трудно петь. Я чувствовала, что что-то не так, мне нужно сменить обстановку. И я поняла, что у меня есть большой голос. Мы с мамой пошли и взяли предмет по выбору - сольное пение. Я начала учиться у Тамары Вячеславовны Черкасовой. Все пошло естественно, хотя мне было 11 лет. А в класс вокала в школе берут с 15 лет.

ОБ: И Черкасова согласилась с Вами заниматься в таком возрасте?

ЮЛ: Ей рассказывала моя учительница по фортепиано: «Ты не поверишь, тебе надо обязательно послушать…» Она не верила. Но потом послушала и согласилась.

ОБ: А что она давала Вам петь вначале?

ЮЛ: То, что обычно дают петь начинающим вокалистам. Старинные русские романсы. Но очень небольшой был репертуар, потому что слишком я была загружена по фортепиано. До самого конца у меня была идея поступить на фортепианное отделение в училище. Что я и сделала. Случайно, когда я готовилась поступать на фортепианное отделение, моя учительница по теоретическим предметам Ольга Александровна Аверьянова услышала мое пение (я пела в музее Брюсова) и стала говорить: «Может тебе на вокальное поступать? У тебя такие потрясающие данные. Ты такая молоденькая. Давай попробуем». Она поговорила сначала с В. В. Горячкиным, заместителем заведующего вокальным отделением в Мерзляковке. «Такая девочка, правда, очень маленькая. Не буду Вам говорить, сколько ей лет – послушайте!» В конце концов было назначено время. Она меня привела, я спела. Горячкину очень понравилось. Но он спросил: «Ну, скажите, сколько ей лет?» Мы сказали, что 14. На самом деле мне было 13. Он, конечно, был в шоке. Но сказал, что поговорит с заведующим вокальным отделением П. И. Скусниченко. Потом мы встретились со Скусниченко. С порога тот же вопрос: «Сколько ей лет?» «Нет, Вы сначала послушайте». Мне страшно было, но Скусниченко отреагировал положительно на мое пение. Но никаких преференций не обещал: «Пусть поступает на общих основаниях». На этом мы расстались. Я поступила, все было в порядке. В училище по классу вокала я училась у Ирины Михайловны Журиной.

ОБ: Вас сегодня часто сравнивают с Чечилией Бартоли. Слушали ли Вы ее записи в то время?

ЮЛ: Конечно. Ее влияние на меня было огромным. И до сих пор сохраняется, конечно. Я все время вспоминаю, что она оказалась певицей, изменившей мою судьбу. Поэтому я мечтаю с ней встретиться, что, скорее всего, произойдет в скором будущем: я буду в августе на мастер-классе, который дают она и ее мать, тоже певица, в швейцарском Гштаде.

ОБ: Вы по-прежнему испытываете восторг перед ее пением?

ЮЛ: Конечно. Хотя становлюсь более критичной…

ОБ: А в чем Вы видите ее недостатки?

ЮЛ: Это очень интимный вопрос. В любом случае нельзя ее прямо копировать, «передирать». Нельзя повторить ее невыразимую, уникальную энергетику, музыкальность.

ОБ: У Вас тоже удивительная энергетика…

ЮЛ: Другая. У меня просто голос другой.

ОБ: Но мне кажется, когда Вы чувствуете себя органично, естественно, эта энергетика проявляется гораздо сильнее, для меня в Вашем исполнении заметно «попадание» или «непопадание» в настроение, ощущение, так сказать, духа исполняемой Вами музыки…

ЮЛ: Если я чувствую дискомфорт при работе с аккомпаниатором, оркестром, на меня это очень влияет. Просто не то слово: другая певица, не я… Но лишь те, кто хорошо меня знает, могут это почувствовать. А те, кто плохо, даже не заметят. Вообще, все настолько несовершенно, что я никогда не бываю довольна собой. Мы так подвержены всем внешним факторам, и акустическим и другим…

АМ: Вы знаете, что Бартоли занимается исследовательской деятельностью? Как Вы считаете, это не отвлекает от пения? Вы бы стали этим заниматься? Искать по архивам давно забытые партитуры…

ЮЛ: Я думаю, это не помешает пению. Я бы стала этим заниматься. Но для того, чтобы открыть неизвестную музыку, нужно иметь большой талант.

ОБ: А кого из современных певцов Вы любите слушать, кто Вам нравится?

ЮЛ: Мне нравятся все. Тех, кто плохо поют, я не слушаю. А у всех, кого я слушаю, нахожу хорошие стороны. Потому что я слушаю не для того, чтобы сказать, что кто-то плохо поет, а кто-то неплохо. Я слушаю, чтобы учиться.

АМ: Ходили ли Вы во время учебы в училище в оперные театры? Какие у Вас остались об этом воспоминания?

ЮЛ: Ходила. Но очень редко и мало что могу об этом вспомнить. Чаще бывала на концертах в Большом зале консерватории. Меня особенно впечатлил концерт Ашкенази в БЗК. Он тогда играл Первый концерт Бетховена и сам дирижировал. Было очень здорово.

АМ: То есть чисто музыкальные впечатления были у Вас ярче, чем театральные. Следите ли Вы сейчас за тем, что происходит в оперном мире?

ЮЛ: Сейчас больше, чем раньше. Хотя не могу сказать, что очень активно. Многое я узнаю от друзей.

АМ: Скажите, обнаружение у себя голоса было неожиданностью для Вас?

ЮЛ: Я не понимала, что это было. Хотя, нет. Пожалуй, это было осознание чего-то такого невероятного. Я поняла, что это большой дар.

ОБ: Меняется ли это ощущение сейчас?

ЮЛ: Меняется, конечно. Я просто забываю о том, что редко у кого бывает в 19 лет такой голос. Потому что жизнь уже настолько взрослая, и настолько профессиональная работа. Я стараюсь быть профессионалом. И это чувство удивления как-то стирается…

ОБ: Ваша профессиональная стабильность, не всегда встречающаяся и у взрослых певцов, восхищает меня в Вашем пении. Достигается ли она волевым усилием?

ЮЛ: Нет. Я не думала об этом. Но мне кажется, что это, все-таки, идет от инструментального прошлого.

АМ: Можно сказать, что Вам повезло, что Вы осознали свой феномен. Потому что бывает большой проблемой, когда человек имеет голос, но не ощущает этого. Пока со стороны, кто-нибудь извне случайно не скажет: «Слушай, да у тебя ведь дар! Не пойти ли тебе поучиться?» Такие случаи не редки.

ОБ: Но случается, что о Вас пишут, что Вам нужно еще много учиться, учиться…

ЮЛ: Да, действительно, что же еще делать? Всю жизнь, сколько еще жить... Например, сейчас я занимаюсь в Кардиффе с Дэннисом О’Нилом. Я очень довольна, просто абсолютно счастлива у него учиться. Он еще поет, он в прекрасной форме, прекрасно показывает…

ОБ: Интересно, насколько то, как он занимается с Вами, отличаются ли его уроки от того, как Вас учили здесь?

ЮЛ: Я не знаю, как сказать поделикатнее… У нас многие педагоги не учат, а просто проводят время, честно говоря. Уроки О’Нила короткие, обычно 40 минут — час, не более. Но в эти 40 минут мы занимаемся невероятно интенсивно. Это удивительно для меня. Я приношу то, что я хочу. Потому что нет времени рассуждать, выбирать что-то. И мы можем одной арией заниматься весь урок. Но много раз так было, что я приносила весь концерт, пропевала все подряд. А он просит дальше, дальше…

ОБ: А чем он бывает недоволен, что хочет изменить в Вашем пении?

ЮЛ: Собственно, ничего глобального. Мелочи по корректировке звука, по звуковедению. Не буду хвастаться, но он все время говорит, что я удивительная певица, и что все хорошо.

ОБ: А что касается стиля?

ЮЛ: Он очень серьезно к этому подходит. Хотя, пожалуй, в барокко он не может много мне дать, он мало пел барочной музыки. Но в бельканто мне его советы очень нравятся.

АМ: Вы должны учиться там два года?

ЮЛ: Программа рассчитана на один год. Но если ты соберешь достаточно средств и захочешь остаться на второй год, ты можешь продолжить обучение еще полгода или год, там нет ограничений.

АМ: И что это обучение дает, кроме технического роста? Получите ли Вы диплом об образовании? Будете поступать дальше в консерваторию или можно уже работать сразу на профессиональной сцене?

ЮЛ: Можно работать. Это уже образование после высшего. Там учатся люди с высшим образованием, многие даже с двумя. Так что для меня не очень хорошо, что у меня нет высшего образования. Я все-таки думаю о поступлении в вуз. Но это трудный вопрос. Я не хочу на пять лет погружаться в учебу, ставить себя в эти рамки.

ОБ: Так ли это важно, учиться в консерватории?

ЮЛ: Для меня это важно, я хочу иметь высшее образование. Может быть, поступить куда-нибудь на заочное отделение. Вот, Гнесинская академия - самый подходящий вариант.

АМ: Тогда, может быть, мы чаще будем Вас слышать здесь.

ОБ: Юля, Вы живете подолгу в Англии, в чем весь уклад жизни там отличается от жизни в России? Труден ли он для Вас?

ЮЛ: Я чувствую себя в Кардиффе, где живу, по-домашнему раскованно.. Это маленький университетский городок. Там очень много молодежи, студентов. Я живу на возвышенности, как бы над городом. И когда иду по дорожке в академию, я могу видеть город, который лежит там внизу. Я из Кардиффа почти не выезжаю и там почти никуда не хожу. Только в магазин за продуктами.

АМ: То есть у Вас в Кардиффе — жизнь отшельницы? Все сосредоточены на занятиях пением?

ЮЛ: Фактически, да.

АМ: Чем Вы занимаетесь в свободное время, какие у Вас еще есть интересы, кроме музыкальных?

ЮЛ: У меня в последнее время есть два любимых занятия. Я очень люблю рисовать. Карандашами и пастелью. Что-нибудь перерисовывать я очень люблю, аккуратненько, каждую черточку… И в последнее время я увлеклась вышиванием. Это занимает очень много времени, поэтому немного успеваю сделать. Я покупаю французские вышивки, детские (всякие маленькие девочки с игрушками, рыженькие мишки). А дома, в Москве у меня жили хомячки и морские свинки. У пары свинок родились маленькие «свинята». У них тоже были счастливые семьи…

АМ: У Вас остается время что-нибудь читать?

ЮЛ: Читать? Скорее по необходимости. Как хобби — нет. Честно говоря, я вообще мало читаю. Иногда смотрю мультфильмы на английском языке и песенки из мультфильмов пою.

АМ: Ездили ли Вы по Англии? Какие впечатления от Лондона?

ЮЛ: В Лондоне я была только проездом.

ОБ: Почему?

ЮЛ: Когда есть желание, все, безусловно, можно сделать. Но, видимо у меня нет желания. Все упирается, прежде всего, в страх ехать одной. У меня вообще какие-то старинные представления: девушка, незамужняя не должна путешествовать одна. Тем более далеко и в незнакомой стране.

ОБ: Да, представления для нашего времени необычные. Мне кажется, Вы вообще любите старину.

ЮЛ: С детства. Началось все с нарядов. Моя мама часто говорила мне: «Ты родилась не в своем веке. Ты выглядишь, как девушка с портретов эпохи Возрождения». Нам, мне и ей, нравятся старинные платья, с корсетами. И мне они, кажется, идут.

АМ: Были ли у Вас в Кардиффе яркие музыкальные впечатления?

ЮЛ: В первом семестре, как только я приехала, 19 октября у нас был концерт в Millenium Center. На него меня отобрал Деннис О’Нил из других студентов, которые учатся у него уже второй год. Сам О’Нил пел, и пела Ребекка Эванс. Мне очень понравилось. Тогда я впервые ее услышала. И Дэннис О’Нил пел блистательно. Это было незабываемое впечатление.

ОБ: Возникает ли у Вас какое-то общение с теми, кто учится вместе с Вами в Кардиффе?

ЮЛ: Конечно, возникает. Не могу сказать, что я очень общительна. Наверное, из-за неуверенности в английском я пока не могу быть достаточно раскованной.

ОБ: Вообще, Вам приходится много общаться с разными людьми, в связи с концертами, с какими из них отношения перерастают в дружеские?

ЮЛ: С Еленой Васильевной Образцовой. Потому что мы с ней уже давно знакомы, и она сразу проявила ко мне такую теплоту, что я, конечно, не могла в нее не влюбиться…

АМ: Где вы познакомились?

ЮЛ: Мы познакомились на конкурсе юных вокалистов в Петербурге в 2006 году. Я училась на III-м курсе училища и как раз в это время я очень сильно продвинулась за лето, у меня появились верхние ноты, все так свободно стало… В общем, это был большой прорыв.

АМ: А в связи с чем он произошел?

ЮЛ: Я не знаю. Для меня самой это был большой сюрприз. Мы летом ездим отдыхать, в Турцию, а потом к бабушке, она живет в Татарии. Там городок маленький Лениногорск, вроде Сахалина, может быть даже более деревенский… И я в это время совсем не пела.

АМ: То есть это летнее преобразование произошло не в результате занятий, а наоборот после отдыха?

ЮЛ: Да, абсолютное молчание. Я не пела два месяца где-то, не открывала рта, а потом…

АМ: Вы сознательно молчали?

ЮЛ: Абсолютно нет.

ОБ: А вообще, занимаетесь ли Вы регулярно?

ЮЛ: Я вообще не «занимаюсь» пением. Может быть, это плохо. Я вообще не распеваюсь. Но это хороший фактор, — мне не нужно распеваться, для того, чтобы сохранить голос. Достаточно начать петь, и потом в процессе я распеваюсь. Это также очень хорошо, потому что сохраняет время и сохраняет голос. Если ты распеваешься, то уже тратишь силы. Для меня важно не растрачивать их зря.

ОБ: А мне кажется, наоборот, Вы много работаете.

ЮЛ: Нет, на самом деле нет.

ОБ: Как же Вам удалось через двадцать дней после выпускных экзаменов в училище спеть Мессу си минор Баха с Марком Минковским? Как это возможно?

ЮЛ: На самом деле Мессу я знаю на слух. Все ее знают. У меня были ноты, я чуть-чуть готовилась… Не могу сказать, что я серьезно готовилась. Начало я, естественно, знала лучше. Чем дальше к концу, там сложнейшие фуги, фугато, и я недостаточно знала их, когда приехала. Когда я приехала, начались занятия с ассистентом Минковского. Это был совершенно гениальный юноша. Потом я выяснила, что у многих дирижеров есть такие гениальные ассистенты, студенты еще. Человек, который поет контртенором и басом, любым голосом, играет на разных инструментах… К сожалению, я не помню, как его зовут.

ОБ: Как вы занимались?

ЮЛ: Он не учил со мной ничего. Мы просто все собрались… Все солисты, концертмейстер-органистка…

ОБ: Вы пели Мессу с листа?

ЮЛ: Фактически, да. Это нормально для меня. И это было не так трудно. Все немножко «притирались» друг к другу. Но все кроме меня уже по разу или даже больше ее пели. Сложности начались, когда я поняла, что я не доучила вторую половину. Я очень заволновалась, - репетиция с Минковским, а у меня недоучено Sum Sancto Spiritum, и сложный текст надо проговорить… Мне пришлось немножко посидеть. Я просто сидела и учила, вот и все.

ОБ: Слушали ли Вы при этом записи?

ЮЛ: У меня была одна запись, Филиппа Хервега, которая очень мне нравится, единственное, что у меня было. Но на слух нельзя было выучить, потому что зачастую непонятно, кто что поет - я же пела в ансамбле партию второго сопрано.

ОБ: Вы играли себе?

ЮЛ: Ничего не играла. В номере не было инструмента. Я просто сидела и учила.

АМ: Вы читаете с листа свободно?

ЮЛ: Не знаю насколько свободно, но могу, да. Я думаю, что если сравнивать с другими вокалистами, для меня это вообще не проблема. Легко.

АМ: Знаете известный случай, как Каллас прослушивалась у Серафина? Она спела второй акт «Тристана и Изольды» с листа. Она никогда не видела клавира этой оперы. А мудрый Серафин ей не поверил, думал, она его разыгрывает – это ж немыслимо, петь Вагнера с листа! Это ведь большая редкость среди вокалистов – хорошее сольфеджио, вообще музыкальная подготовка. У Вас может быть большое будущее хотя бы только в силу этого преимущества – судя по Вашей великой предшественнице.

ОБ: Вообще, когда Вы попадаете в такую сложную ситуацию, как Вы переносите стресс, психическое напряжение?

ЮЛ: Когда что-то недоучено?

ОБ: Когда срочно нужно что-нибудь выучить.

ЮЛ: Я не испытываю никакого стресса. Мне практически никогда не нужно делать что-нибудь настолько срочно, чтобы нервничать. Хотя, пожалуй, у меня был один случай. Но не такой сложный, не такой серьезный. Константин Орбелян попросил меня выучить сцену Сантуцци с хором из «Сельской чести» для концерта в БЗК. Мне нашли ноты, и за два дня мне пришлось ее выучить. Небольшая сцена. Притом там петь нечего, собственно говоря.

ОБ: Я хотела спросить, что Вам доставляет радость в процессе музыкального творчества, а что может быть неприятным, огорчает?

ЮЛ: Я много переживаю отрадных моментов. Например, сейчас я учу «Les Nuits d'ete» Берлиоза и одна только мысль о том, что я приду домой или в какой-нибудь класс и мы будем репетировать с пианистом, будем читать с листа, я буду это все учить… Мысль об этом доставляет огромную радость. Но в то же время есть произведения, которые я очень давно пою, вроде «Зельмиры» Россини… И когда мне предлагают опять и опять их петь… Последний такой концерт был в Ливерпуле. Когда попросили в очередной раз спеть эту арию, я подумала: «Ну, сколько можно? Уже надоело». Но дирижер Василий Петренко так спланировал программу. И времени учить что-то новое Россини не было… Хотя в результате концерт прошел хорошо.

ОБ: Давайте поговорим о Вашем репертуаре. Это в основном итальянская музыка бельканто, французская романтическая музыка и Рахманинов.

ЮЛ: Конечно, я буду еще набирать репертуар. Русская оперная музыка, которую приходилось петь в Мерзляковском училище, пока вообще никак не охвачена.

АМ: Почему? Вы знаете, я на Youtube видел запись Сцены таяния Снегурочки в Вашем исполнении. И, как мне показалось, это было очень хорошо спето, проникновенно и технически безупречно.

ЮЛ: Эта музыка мне очень нравится, я обожаю эту музыку. Пожалуй, если бы кто-то позвал и сказал, что это у тебя блестяще идет, то тогда я согласилась бы.

АМ: Вы были бы идеальной Снегурочкой: юная, миниатюрная. Разве что-нибудь подобное можно найти в наших оперных театрах? В Большом, например, эту партию поют орденоносные примадонны в три охвата. Слушать можно, только закрыв глаза.

ОБ: А что Вам хотелось бы спеть из камерной русской музыки?

ЮЛ: Мне было бы очень интересно попеть старинные русские романсы. Что-нибудь из начала XIX века. И, конечно же, Рахманинова и Чайковского. Мечта — спеть романсы Чайковского и Рахманинова в сопровождении оркестра, в оркестровых вариантах…

АМ: А Глинку не хотите попеть? Это ближе к итальянскому бельканто.

ЮЛ: Очень хочу. Только не Людмилу, что чаще всего предлагают. Когда в училище я выбирала русскую арию для своей программы, я смотрела арию Антониды. Мне она, в принципе, очень нравится. Но это для меня пока слишком напряженно. Надеюсь, что когда-нибудь я дорасту и до оперного Чайковского. Меня бы в моих собственных глазах это подняло. Вообще, если бы кто-то позвал петь и сказал, что у меня это получается, я бы согласилась. Я просто пока не чувствую, что есть среди оперных партий Чайковского что-то, что для меня подходит. Может быть, в силу возраста, из-за драматических элементов, которых мне хотелось бы пока избежать. В итальянской музыке я абсолютно точно знаю, что «мое». Мне сказал Ричард Бонинг, и это стало для меня «последним словом», что я ни в коем случае не должна идти дальше Доницетти. О Верди и Пуччини мне думать пока вообще не надо.

АМ: Вам, наверное, музыка Верди и Пуччини совсем не близка?

ЮЛ: Мне вся музыка нравится. Но у меня есть предпочтения. Но ничто меня не трогает так, как Месса си минор и мотеты Баха.

ОБ: А Гендель?

ЮЛ: Я меньше знаю Генделя. Некоторые оратории, особенно хоры из ораторий мне нравятся.

ОБ: О чем эта музыка, о чем она Вам говорит?

ЮЛ: О Боге.

ОБ: Но эта музыка может быть очень интенсивной, даже агрессивной по своему характеру, по энергетике. Это подчеркивает своим исполнением Бартоли. Такая музыка тоже о Боге?

ЮЛ: Может быть, о природных стихиях, взаимодействии чувств. Но в то время люди больше думали о Боге, наверное.

ОБ: А композиторы, музыку которых Вы поете, Вивальди, Броски, Порпора, Россини, чем они различны для Вас? Или это один стиль, одна манера?

ЮЛ: Если «грубым помолом», то один стиль. Говорить о подробностях мне трудно, но Броски, например, и Порпора (музыка, написанная для Фаринелли) отличаются от Вивальди. Чем — трудно сказать, потому что никто не знает, как это исполнялось. Но мне кажется, что, может быть, Броски можно не бояться петь большим голосом и можно не бояться экспериментировать с регистрами. При исполнении Вивальди есть более жесткие стилевые рамки. Его большим голосом петь нельзя.

АМ: Вы до сих пор пели только в концертах. Хотели бы выступить в театре?

ЮЛ: Хотела бы спеть в «Золушке» Россини.

АМ: Есть какие-нибудь предложения? Если Вы боитесь сглазить, можете не говорить.

ЮЛ: Есть предложение спеть Керубино во Франции… Еще я буду петь партию пажа из «Гугенотов» Мейербера в Брюсселе с Минковским. С Giardino Armonico и с Джованни Антонини в 2010 году у меня будет турне с оперой «Оттон на вилле» Вивальди, наверное, выступлений шесть, в том числе в лондонском Барбикан-холл.

АМ: Вы знакомы с практикой современного оперного театра? Знаете, какие подчас экстремальные постановки делают в Европе, в Германии прежде всего? Готовы это принимать как данность, участвовать в таких неоднозначных проектах?

ЮЛ: Мне не хотелось бы участвовать в спектаклях, искажающих классику, в чем-то пошлом и глупом.

АМ: Но Вы знаете, оперный мир жесток. Отказ от обязательств зачастую влечет потерю и других контрактов. Это как круговая порука.

ЮЛ: Хотелось бы избежать этого. Я не готова участвовать в чем попало.

АМ: Будем надеяться, что Вам повезет, и Вы счастливо избежите печальной участи многих современных артистов. Каков диапазон Вашего голоса сейчас?

ЮЛ: У меня большой диапазон. Я не очень хорошо разбираюсь в том, как правильно определять диапазон. Очень тихонько могу спеть ми малой октавы. Соль малой октавы - стабильно. А вверху ми бекар третьей октавы, и даже фа есть у меня.

АМ: Но бытует мнение, что большой диапазон — это опасно для голоса, это проблема, проблема с разным звучанием регистров, неровным иногда… Вы чувствуете это на себе?

ЮЛ: Не чувствую. У меня ровное звучание. Для меня пока проблемы разного звучания регистров нет. Конечно, они могут появиться…

АМ: То есть Вы все-таки не ощущаете себя меццо-сопрано?

ЮЛ: Нет, я ощущаю себя сопрано. Не хочу говорить колоратурное сопрано, это плохо звучит. Хотя есть перспектива колоратурного меццо.

ОБ: Интересно, как Вы чувствуете себя, выступая с оркестром? Баланс с оркестром у Вас обычно замечательный. Вы в первый раз спели с оркестром лет в 17. Не было страшно?

ЮЛ: Нет. Пожалуй, даже в первый раз я не думала о том, как меня слышно. Потом, когда начались всякие разговоры, были люди, которые говорили, что у меня не оперный голос, что для меня не будет партий... Много было неприятного, о чем даже не хочу вспоминать…

ОБ: Такие разговоры могут Вас «сбить»?

ЮЛ: Такие вещи любого могут «сбить». Конечно, я переживаю. Но, пожалуй, я уже настолько уверена, что это мое предназначение, что ничто меня не может «сбить». Все уже так идет, что не должно прерваться.

ОБ: Кого бы Вы могли назвать, кто может поддержать Вас морально в тяжелой ситуации?

ЮЛ: Все люди, которые хорошо ко мне относятся, могут мне помочь. Но есть такие люди, авторитет которых для меня важнее, чем остальных. Например, Елена Васильевна... Я хочу сказать, что я давно уже не была у нее. И немножко волнуюсь за свое пение. И мне хочется как можно скорее ей спеть, чтобы она сказала, что все хорошо.

ОБ: Но ведь вы совсем разные певицы…

ЮЛ: Не знаю. Она для меня как крестная мама в пении. Она может меня успокоить. Как моя родная мама может меня успокоить в трудной житейской ситуации, Елена Васильевна может меня поддержать в пении. Сказать, что все в порядке, ты на правильном пути. Как бы там Дэннис О’Нил не был гениален, как бы я ему ни доверяла, все равно он человек, который меня услышал буквально недавно.

ОБ: А пресса, то, что пишут о Вас - ведь Вы становитесь знаменитой и в России, и за границей, обращаете ли Вы внимание на нее?

ЮЛ: Я не люблю читать прессу.

ОБ: И внимание журналистов Вам тоже неприятно? Внимание не только как к певице, но и как к личности? Вам легко раскрывать себя, или не очень хотелось бы это делать?

ЮЛ: Свою душу, публично? Вот с вами, например, мне легко. Мне нелегко только в одном плане, — я не очень хорошо владею языком, русским литературным языком. Но, надеюсь, постепенно научиться, полагаю, у меня еще есть для этого время.

Апрель 2009 года, Москва

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru