Рим показался мне совсем не похожим на Милан - гораздо более приветливым и великодушным, так что в итальянской столице мое настроение сразу поднялось. Я сразу же обратилась в римский Театро Реале, и написала в неаполитанскую Оперу Сан-Карло. Скоро меня пригласили в Неаполь на прослушивание. Режиссер - привлекательный моложавый человек - слушал меня вместе с маэстро Винченцо Беллецца, очень известным дирижером, и мое исполнение им очень понравилось. Мне предложили в следующем сезоне взять главную партию в "Адриане Лекуврер" вместо Марии Канильи, и сказали, чтобы я вернулась в Рим - ждать письма из Неаполя.

Шло время, а из Сан-Карло не было никаких вестей, так что я связалась с ними сама. Меня опять пригласили на прослушивание, и опять с тем же успехом. На этот раз Беллецца отсутствовал, но молодой режиссер был само очарование; он сказал, что я - первая в списке примадонн, и всего через несколько дней мне пришлют подтверждение того, что со мной вскоре заключат контракт. Но опять последовало долгое молчание, и я опять обратилась к ним. И меня опять пригласили на прослушивание. И опять повторился знакомый сценарий: "Синьора, вы - первая в списке. Не беспокойтесь, мы очень скоро обратимся к вам. Терпение!" Потом - опять молчание, но на этот раз я решила, что с меня хватит.
Вскоре после этого я случайно встретила маэстро Беллецца в Риме, и он вежливо спросил меня, буду ли я петь Адриану в постановке, которой он собирается дирижировать. Когда я рассказала ему, что произошло в Сан-Карло, он озабоченно нахмурился и спросил:
- Они просили у вас денег или же предлагали комнату в гостинице?
Я изумленно пробормотала:
- Нет, маэстро, ни то, ни другое. Пожалуйста, поверьте мне.
Он сардонически улыбнулся и объяснил:
- Ну конечно же, просили. Вы просто не поняли.
Потом он упомянул очень известную певицу, которая, видимо, поняла "язык тела" сан-карловского режиссера: она подписала контракт, согласившись на комнату в отеле - то есть согласившись быть там в нужное время к услугам нужных лиц. Наверно, мне следовало бы иметь с собой в Неаполе "переводчика", поскольку сама я совершенно не поняла намеков молодого режиссера.
Здесь я должна добавить, что Беллецца был во всех отношениях очень цельным человеком. Он никогда не делал мне сомнительных предложений. Но лопнула еще одна моя профессиональная мечта. Все, что я получила после трех путешествий в Неаполь - приглашение от местного аккомпаниатора выступить с первым в истории сольным концертом на острове Ишия (в то время это было владение сэра Уильяма Уолтона). Он разглядел во мне потенциал исполнительницы-солистки - нечто довольно редко присутствующее в итальянских певцах.
Приглашение петь Тоску в Театро Реале в Риме компенсировало все. После прослушивания администрация театра попросила меня выучить "Федору" к постановке, которая готовилась в следующем сезоне. Не было подписано никакого контракта, поскольку слово джентльмена было для меня достаточной гарантией, и я вернулась в Англию - выполнять тамошние контракты и учить "Федору". Вскоре после возвращения в Рим, полностью готовая к дебюту, я опять столкнулась с маэстро Беллецца - должно быть, это была рука провидения. Когда я весело сообщила ему, что вернулась петь Федору в Театро Реале, его лицо опять приняло очень озабоченное выражение. Он сказал мне, что в Италии сменилось правительство, и старые планы были полностью перекроены в пользу последней оперы Пиццетти, который был в огромной милости у нового правительства. Беллецца выглядел так, будто он вот-вот заплачет.

В Италии меня, очевидно, восприняли как певицу-актрису, и оглядываясь назад, я думаю, что мне следовало бы суметь создать специальную "нишу" для себя. В то время я имела удовольствие петь Тоску в Генуе с баритоном Антенором Реали. Он был тогда уже немолод, его карьера уже подходила к концу, но его Скарпиа был по-прежнему несравненный. Я также имела честь петь Сантуццу в "Сельской чести" с величайшим итальянским тенором Беньямино Джильи в его родном городе Реканати, который, на самом деле, состоит из двух городов - один высоко на холме, окруженный стеной, второй - внизу, на берегах Адриатического моря. Этот случай был и последним появлением Джильи на оперной сцене, и сороковой годовщиной его дебюта. Он пел в "Сельской чести", и в "Паяцах".
Как всегда, даже фортепьянного прогона не было, и, подойдя к исполнению своей роли очень эмоционально, в нашей совместной сцене я бросилась к нему - лишь для того, чтобы услышать, как он шипит: "Non toccarmi, non toccarmi!" (Не прикасайтесь ко мне.) Я сразу поняла, что ему нужно было сохранить всю свою энергию, чтобы исполнить обе эти нелегкие роли, и сдержала свои эмоциональные взрывы. Актерская игра никогда не была сильной стороной Джильи, но с таким голосом, как у него, зачем еще и актерская игра?

Я всегда удивлялась, насколько ничтожный интерес проявляли британские власти к молодым английским артистам, осмелившимся покинуть свои берега - а ведь совсем небольшая поддержка могла вознести артиста к вершинам карьеры. Меня представили Джону Грэхему, британскому консулу в Милане, но он мог только "запустить мяч катиться" и пригласить меня на обед. Во время обеда, когда общая беседа напряженно затихла, супруга консула повернулась ко мне и сказала очень покровительственным тоном:
- Я слышала, что вы собираетесь петь в "Тоске".
Я ответила, что да, собираюсь, и она спросила:
- А какую роль?
Я ухитрилась сдержать смешок и сказала:
- Пастушка...
Нечего и говорить, что у консула и его супруги всегда была в распоряжении ложа в Ла Скала!
Позже в Милане в мою честь давали обед для более широкого круга, где я должна была петь. На этом обеде сильно перебравший церемониймейстер представил меня как "Веру Кэйн, которая только что прибыла из Тосканы" - предположительно он имел в виду "Тоску"!
Вскоре после этого Джон Грэхем переехал в Рим и снова сделал для меня все, что мог - организовал мой сольный концерт в чудесном дворце Британского Консульства на Виа делле Кватро Фонтане. Зрителей было немного, настроены они были довольно сдержанно, и после концерта Джон за бокалом шерри извинялся за не самый великолепный прием и угощение, добавив, что, рассуждая логически, концерт следовало давать в Британском Посольстве в гораздо большем зале. Однако посол, сэр Эшли Кларк, был и сам пианистом-любителем, давал концерты, и в основном делал музыкальную карьеру себе самому, а не поддерживал других, более достойных артистов. Развлечения после его собственных концертов были, очевидно, предельно роскошны.
Разумеется, скоро я получила приглашение на фортепианный концерт в четыре руки, который сэр Эшли давал с еще одним пианистом-любителем. Великолепный концертный зал был полон, но скука на лицах всех присутствующих была почти ощутима. Прием после концерта действительно был гаргантюанских пропорций: огромное количество икры и копченого лосося и сколько угодно шампанского.
В Риме было довольно много британских студентов-вокалистов, влачивших существование на стипендию в пять фунтов в неделю и, поэтому, вынужденных работать целыми днями где только можно, а заниматься урывками, по вечерам. Только одна из них сделала карьеру - Анна Рейнольдс; но у нее, очевидно, были другие способы выжить. Случилось так, что я была первой английской певицей после Евы Тернер, приехавшей в послевоенную Италию полностью обученной и готовой к крупным профессиональным прорывам; так что я не думаю, что посольству было так уж трудно протянуть мне руку помощи.
Посольство и сэр Эшли, конечно, знали о моем дебюте в "Тоске", и им, разумеется, следовало бы дать небольшой прием в мою честь после представления. В конце концов, не каждый день британка поет в Театро Реале, да еще и после Тебальди - любимицы итальянцев. Вместо этого я получила странную записку от сэра Эшли, который, извиняясь, сообщил, что ни один представитель посольства не смог присутствовать на представлении, и что они целый день безуспешно пытались дозвониться до кассы. Нужно было быть полной идиоткой, чтобы поверить такой ерунде, особенно если учесть, что у посла в распоряжении всегда имеется личная ложа. Зато он надеялся, что его цветы были доставлены мне благополучно и доставили мне удовольствие. Но была и кое-какая компенсация, в том числе гарантированное приглашение на прием по случаю дня рождения королевы!
А вот Американское посольство делало все, что можно, чтобы поддержать всех своих молодых артистов, предоставляя, в числе прочих удобств, поселение в прекрасных гостиницах за минимальную плату. В то время американские певцы, прибывавшие в Италию (иногда со своими агентами) быстро понимали, что, вместо того, чтобы ходить на прослушивания и ждать, когда же придет их час, гораздо быстрее и проще купить представление и таким образом единым взмахом руки представиться публике в ведущей роли. А поскольку большинство певцов были очень талантливы, для них это был чудесный способ сделать себе имя.
Еще одним важным фактором было то, что все американские певцы в Италии были лауреатами конкурсов, а в Англии в то время никаких вокальных конкурсов не было. Неудивительно, что множество молодых американцев сделали быстрые и заметные карьеры.
Однако, если подумать, главной причиной моего упорного неуспеха в Италии было вот что: как иностранка, я должна была исполнить необходимые "ритуалы", получить свой гонорар, оставить себе конверт, но деньги вернуть власть имущим - или же вручить им ценный подарок аналогичной стоимости, дабы выразить им свою "благодарность". Мои итальянские коллеги все время советовали мне так и поступить, но были две причины, по которым я этого не сделала. Во-первых, мне не хотелось набивать карманы власть имущих, особенно потому, что мое исполнение стоило каждой лиры, которую я получала. А во-вторых, мне нужны были эти деньги, чтобы есть!
Вот почему, хотя рецензии в прессе были великолепны, а мой личный успех огромен, меня никогда и никуда не приглашали выступать во второй раз. В результате моя карьера в Италии так и не достигла своего возможного потенциала.

На фото:
Кира Вэйн в партии Леоноры ("Сила судьбы").
Кира Вэйн в партии Татьяны ("Евгений Онегин").

продолжение ->

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru