Нил Шикофф (р. 1949) — яркий и своеобразный талант на современном оперном небосклоне. Предлагаемая читателю публикация подготовлена К.Городецким по материалам американского журнала "Opera News".

Жизнь Нила Шикоффа читается почти как рассказ Исаака Башевиса Зингера. Страсть, самобичевание, любовь, борьба, импульсивность, "мишуга"*, и чувство вины - это и есть составные его жизни. Да, и еще не забудем про привидения! Шикофф преследуем видениями и черпает в них энергию. Его окружают звуки и запахи призрака - нет, не какого-либо забытого предка с Украины, а тень его отца, выросшего в Бруклине. Это - скрытая сила, стоящая позади этого человека и его искусства.

"Я познал своего отца за последние десять лет", - признается Шикофф, которому было шестнадцать, когда он потерял отца, умершего в возрасте 45 лет от сердечного приступа. Сегодня 51-летний тенор обитает в маленьком особнячке в стиле "неосецессион" в предместье Вены со своим виноградником, который он недавно приобрел у Владимира Атлантова.

"Я сказал моему отцу: я действительно хочу, чтобы каждый раз, когда я выхожу на сцену, ты был со мной рядом. Я не хотел бы с тобой состязаться, чувствовать, что я лучший певец, чем ты. Я хотел бы, чтобы мы были командой". После недоумевающей паузы его прорывает: "Ну, после этого интервью меня уж точно упрячут!"

Факт общения с умершим родителем - тем, или иным образом - не звучит так уж безумно. И зачем прерывать беседу на такой ноте? В конце концов, отец Шикоффа нам не родной. Он был местной легендой, чрезвычайно талантливым кантором, певшим в синагогах Нью-Йорка и доводившим молящихся своим безукоризненным портаменто до слез. Его голос, как можно судить по редкой грампластинке, был даром Божьим, душевным баритоном, страстным и нежным, сильным и величественным, одним словом, оперным. Сидни Шикофф был знаменитостью в кругу религиозным евреев. Он был настолько хорош, что Рудольф Бинг, директор "Метрополитен опера" пригласил его на прослушивание, но Шикофф-старший чувствовал себя не готовым, и, таким образом, упустил шанс всей своей жизни, которая так трагически рано окончилась.

"Я достиг всего, о чем мой отец только мог мечтать", - говорит Шикофф, чья карьера по большому счету началась в 1975 году, когда Джеймс Ливайн пригласил его срочно заменить Ричарда Такера в роли Эрнани в театре Цинцинатти.

Год спустя молодой Шикофф дозрел уже до заметного дебюта в Мет, выступив в возрасте 27-ми лет в партии Ринуччо в "Джанни Скикки". Заслуженный успех новому лирико-драматическому тенору принесли интерпретации образов Вертера и Гофмана. При желании можно услышать в его голосе жалобные интонации, - качество, присущее канторским голосам, и не удивительно, ведь и его дед был тоже кантором.

"Я думаю, что голос моего отца был гораздо больше, сильнее. Изумительный, восхитительный голос, с невероятным шармом! Рядом с ним мой голос вообще не обладает харизмой. И он выглядел гораздо лучше меня. Я всегда ставил отца на пьедестал. Для меня было не просто видеть отца кантором, зная что он хотел стать оперным певцом. И вот я им стал. Пою по всему миру". Годы внутреннего конфликта с образом отца, который давал ему первые уроки вокала, и с которым Нила сравнивали не в пользу последнего, напоминают аналогию борьбы библейского Иакова с ангелом (во время учебы в иудаистком колледже Нил подумывал о том, чтобы самому стать кантором; это было еще до того, как он стал учеником Женни Турель в Джульярдской музыкальной школе). Шикофф утверждает, что дух отца вел его на протяжении всей учебы, давая советы не только по технике, но и по всем жизненным вопросам и ситуациям; и лишь убедившись, что 19-летний Нил уже может позаботиться о себе сам, внезапно оставил его.

В другой момент жизни, когда у 30-летнего певца случился тяжелый кризис в карьере, дух отца материализовался в виде специфического мускусного запаха, которым обычно пахла отцовская одежда (и которую Нил прижал к лицу, сразу же после смерти отца, с намерением запомнить этот запах навсегда). Этот запах вдруг возник из ниоткуда, заполнив собой все пространство комнаты. Для Шикоффа это был знак, что он должен следовать дальше своему предназначению.

И он следовал ему в полной мере, чего нельзя сказать о его браке с сопрано Джудит Хэддон. Их разрыв стал одним из наиболее нашумевших скандалов в оперном мире. Напряжение, с этим связанное, отразилось на певце, когда он испытал на сцене нервный срыв во время исполнения партии Вертера в Метрополитен-опера в марте 1989 г. Поскольку атмосфера отчаяния и одиночества этой оперы как эхо отражала внутреннее состояние певца, его мозг внезапно утратил грань между реальностью и фантазией, и Шикофф начал безудержно рыдать во втором акте. Пришлось дать занавес, но после непродолжительного антракта, Шикофф решил продолжить спектакль до конца.

Чтобы залечить душевные раны, в 1991 г., после 15-ти лет в Мет (его последней ролью был Фауст) Шикофф решил подвергнуть себя добровольному "самоизгнанию" в Европу. "Необоснованные" требования его жены посеяли панику в гиперчувствительной душе артиста, который решил покинуть родную американскую почву, чтобы обрести спасение своей жизни и карьеры (хотя бы и ценой разлуки с любимой дочерью).

Наконец брак был расторгнут в 1997 г., что позволило ему жениться на его новой подруге, сопрано Даун Котоски (от которой у него теперь семилетний сын), и возвратиться снова в Мет в роли Онегина.

Но Шикофф обрел полное примирение с тенью своего отца лишь в прошлом году, в очень значительной для него роли Елеазара в "Жидовке" Галеви. В октябре 1999 г. Венская Staatsoper впервые после запрета оперы нацистами в Европе, поставила этот шедевр.

На вечере премьеры в главной партии Елеазара, Шикофф надел на себя отцовское молитвенное покрывало. "Это было неправдоподобно трудно для меня - надеть его "таллес", - вспоминает Шикофф, - но я это сделал". Как только я принял в себя отца, мне стало гораздо легче выступать. У меня были проблемы с отцом при жизни, но теперь мне легче от сознания, что кто-то, кого я люблю, рядом со мной".

Шикофф дал спектакль всей своей жизни. Это особенно было важно для него еще и потому, что за пару недель до премьеры, Йорг Хайдер, лидер правой партии получил значительный перевес голосов на выборах в Австрии. И хотя его платформа "Австрия - для австрийцев" не специфически антисемитская, тем не менее, этот девиз звучит неоднозначно, в контексте мотива преследования, выраженной в сюжете оперы Галеви.

"Принимая душ перед премьерным спектаклем, я сказал себе: "Я хочу, чтобы души людей, погибших во время нацизма, говорили через меня" - вспоминал Шикофф. - "Видите ли, у меня были родственники, погибшие в концлагерях. Я помолился Богу: "Используй меня! Я хочу стать сосудом, тем кондуитом, через который эти люди смогут вновь заговорить". Публика, в ответ, пришла в неистовство, особенно во время наэлектролизованного исполнения Шикоффым знаменитой арии "Rachel, quand du Seigneur".

"Публика в Вене изумительна. Она обожает эту оперу и понимает все аллюзии с нею связанные. Это особенно важно для меня, как еврея, что я живу здесь". Будучи последовательным в своих взглядах, Шикофф отклонил приглашение принять участие в Новогоднем балу в Венской Опере в знак протеста победы хайдеровской "Свободной Партии". Но Шикофф чувствует, что его любят в Вене. Поэтому он решил обосноваться здесь (у него есть еще дом в Цюрихе). Интересно отметить, что, в дополнение к Вене, самый большой успех на долю Шикоффа выпал в немецких городах - Гамбурге, Мюнхене, Берлине. Имеет ли это какую либо связь с его еврейством? Интендант Венской Оперы Холендер думает, что "для "Жидовки" нам был необходим исключительный артист, а Шикофф, безусловно, лучший тенор и актер, которого мы здесь имеем. Поэтому, его исполнение Елеазара - это кульминация всего, что он здесь сделал, включая все роли - от Хозе до Питера Граймса".

Партия Елеазара чудно вписывается в мрачную галерею образов им сотворенных. "Наиболее творчески удачные роли, мною сделанные, это само-разрушаемые образы", - говорит Шикофф, - "те, что борются со своей собственной творческой натурой. Это отнюдь не совпадение, что Гофман, который невероятно саморазрушаем, - одна из моих лучших ролей. Хозе становится психопатом. И Вертер также саморазрушаем. Он просто не понимает, когда ему отвечают "нет".

Шикофф по себе знает, что значит быть саморазрушаемым. Его боязнь сцены легендарна, и то, как он способен заблокировать свой творческий поток, хорошо известно тем, кто близок с ним по работе, не говоря уже о частых отменах спектаклей, а также инцидентах с режиссерами и дирижерами. Он даже послал зловещую телеграмму одному нью-йоркскому критику, который посмел раскритиковать его выступление в своей рецензии ("Если вы спросите меня, способен ли я сделать это вновь, - признается, смеясь, Шикофф, - да, тысячу раз, снова и снова!")

В чем источник такого поведения певца? Шикофф признает, что и здесь не обошлось без отцовских генов. "Мой отец был идеальной моделью само-разрушительного поведения. Я часто наблюдал его вспышки неконтролируемого поведения и гнева". В этом, возможно, кроется мощь созданного молодым Шикоффым образа Питера Граймса, в котором он видел отблеск своего отца. Да и мать была для него эталоном "сценической матери" (он даже отменил целиком сезон, когда она умерла в 1984 г.)

Нервозность характеризует также его страстную манеру интерпретаций, благодаря которой критики прозвали его "оперным Аль Пачино". Это особенно импонирует публике. Его жена Даун говорит, что "когда Нил поет партию, он живет и дышит эмоциями данной роли на каждодневном уровне, он просто не знает, как от этого избавиться".

Порой эта особенность может оказаться опасной. Как это, например, случилось во время спектакля "Кармен" в Мюнхенской Опере 8 ноября 1995 г., когда он довел себя до такого "вхождения в образ", что конце оперы, по случайности пырнул ножом меццо-сопрано Елену Зарембу, которой потом наложили пять швов.

Йозеф Вольпе, генеральный директор Мет был так захвачен ролью Шикоффа в "Жидовке", что решил перенести постановку Гюнтера Крамера на сцену Мет к сезону 2003 г. с Шикоффым и Соиле Исокоски в главных ролях.

Фактически, администрация Мет решила сделать ставку на Шикоффа и поставить ряд постановок специально на него, включая новую постановку "Трубадура" в ноябре 2000 г. Его Манрико, как признает певец, следует скорее лирической модели Бьёрлинга и Бергонци, чем общепринятой героической модели Дель Монако или Корелли.

Шикофф надеется, что годы, проведенные вдали от нью-йоркской публики, не охладили интереса к нему. Он чувствует также, что время, проведенное в Европе, позволило ему вырасти как артисту. Свидетельство тому - его последние интерпретации Ленского (1997) и Гофмана (2000) в новых постановках Мет.

А в остальном Шикофф настаивает, что он обычный парень из Бруклина, который может гонять на мотоцикле, при этом, правда, развешивающим автографы Пуччини и Верди над бидермайерской антикварной мебелью в своем венском доме. "Я часто плачусь в жилетку: почему я не больше, чем я есть? А вдруг моя муза возьмет и исчезнет в один прекрасный день? Я часто чувствую себя незащищенным в том плане, что мой уровень вокальной техники, актерского мастерства и интеллигентности не дает мне достичь тех вершин образа, каким я себе его представляю. Так что я постоянно в борьбе". Несмотря на все страхи, Шикофф хотел бы петь до 65-ти, а, возможно, и дольше. И он постоянно думает о новых ролях. Каких же?

"Мне хочется спеть Германа в "Пиковой Даме", признался он, пока мы объезжали его венские владения на Virago Yamaha. Причина, очевидная для такого выбора - "Он, Герман, окончательно саморазрушаем!"

Публикация Кирилла Городецкого.
По материалам интервью Р.Хилфорта для журнала "Opera News", 2000 г.

* "Мишуга" - чокнутый (еврейск.).

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru