«Золотая маска» завершает показы спектаклей-номинантов в Москве: совсем скоро мы узнаем имена победителей. По оперному ведомству на последних километрах театрального марафона в столице демонстрировал свои достижения театр Юрия Александрова, гордо носящий название «Санктъ-Петербуръ-опера». Постановки Александрова прекрасно известны в Москве – различная питерская продукция его изготовления неоднократно гостила у нас, ставил Александров и в московских театрах (в Большом, в «Новой опере»), в программу этого фестиваля был включен «Князь Игорь» от Александрова, поставленный им в Ростовском музыкальном театре, и совсем скоро нас ожидает еще один «Игорь» от Александрова, на этот раз в московской «Новой опере».

С родным коллективом Александров привез в Москву «Паяцев» Руджеро Леонкавалло, которые были показаны на сцене Центра оперного пения Галины Вишневской.

Сразу надо оговориться, что площадка не вполне удачная: маленький учебный театр не был в состоянии вместить всех желающих посмотреть этот спектакль, практически весь партер заняли жюри фестиваля и гвардия столичной критики. Кроме того, мощь веристского оркестра и стенобитного вокала буквально вдавливала публику в кресла: было впечатление, что сидишь не в зале, а непосредственно в оркестровой яме или на сцене.

«Паяцы» - как известно, образцовая опера веризма, где идеи «правдивого» музыкального театра, концентрирующего свое внимание на судьбах простых людей, на жизненных (даже бытовых) коллизиях, находят свое наиболее полное воплощение. «Паяцев» отличает грубоватый стиль изложения, колоритная, сочная музыка высокой степени откровенности и открытости: здесь все напоказ – все «страсти-мордасти», все переживания героев, их чувства и мотивы (и возвышенные, и низменные) показаны предельно выпукло, осязаемо, зримо. Терпкий язык либретто, прямолинейные и во многом весьма примитивные отношения героев не оставляют много места для тонкой интерпретации, для заглядывания в психологические глубины. Опошлить «Паяцев» - дело практически невозможное: эпатировать в этой опере достаточно сложно, ибо сам сюжет и музыка Леонкавалло уже весьма провокативны.

Но если не опошлить, то весьма снизить остроту восприятия трагедии героев – можно. И здесь «вечный новатор» Александров преуспел и немало, тем самым продолжив свою линию на переиначивание классических оперных сюжетов. В отличие от ростовского «Игоря» сделано это хитрее, не столь «топорно». Александров сбивает градус веристских страстей, демонстрируя публике театр в театре и показывая, что не верит в подлинность трагедии ни на минуту.

Уже пролог решен как очень театральное действо: его музыка поделена между тремя солистами (Тонио, Сильвио и Канио), которые, гримируясь где-то на грязных задворках провинциального театрика-дыры, напевают о том, что неплохо бы зрителям и посочувствовать бедным комедиантам, у которых тоже есть душа и чувства. Но в отличии от проникновенного пафоса, вложенного в уста баритона самим композитором, у артистов «Санктъ-Петербургъ-оперы» получается скорее отстраненная насмешка над текстом, нежели искреннее изложение кредо оперы.

Две картины питерских «Паяцев» контрастны во всем. Александров и его вечный сотворец сценограф Вячеслав Окунев действие первой половины произведения разворачивают в закулисье – неопрятном, неприглядном, где резвится и дурачится, а порою и идиотничает труппа балаганного театра. Сюда постоянно заглядывают дотошные представители СМИ, поэтому, например, объяснение Недды и Сильвио происходит в присутствии журналистки, которая держит микрофон: и герои не изливают свои чувства, а лишь вынуждены «играть в любовь». Финальные для первой картины рыдания Канио как будто бы искренни, но и здесь Александров сбивает тонус драматизма, показав после знаменитой арии из-за уже закрытого занавеса комическую маску на палочке. Именно постоянная, причем достаточно грубая ирония режиссера по поводу театрального ремесла и вообще мира закулисья смещает акценты и фактически подает всю оперу совершенно под иным углом зрения – не веришь происходящим страстям на сцене ничуть. Лишь одна музыка Леонкавалло – искренняя и страстная порой мешает такому прочтению, но кто на это обращает внимание?

Огрубление отношений героев до предела, их постоянное балансирование на грани пошлости, а порой и откровенный переход за эту грань – это в спектакле не шокирует и не трогает – хотя это все там есть. Сожаление вызывает насмешка, если не сказать глумление над историей, рассказанной Леонкавалло. Во второй картине мы видим уже не изнанку, а лицо провинциального театра-антрепризы. Сценограф Окунев обряжает сцену имитируемого театрика с кричащей роскошью – кринолины, перья, бутафорские цветы, золоченые арки – всего в избытке, словно в барочной опере времен ее расцвета. Будто художник бросает публике – «нате, подавитесь вашей театральной оперной красивостью». Арлекин – с длиннющими как у Пьеро рукавами – приносит Недде в знак любовного восхищения курицу – но ни какую-нибудь, а самую что ни на есть живую и под два метра ростом: ее изображает Сильвио, который вовсе не поселянин, а актер той же труппы – он закован в латы и являет собой нечто среднее между рыцарем и культуристом, только с гребешком на шлеме и петушиным хвостом на пятой точке. Гигантскими вилками Коломбина и Арлекин решают пообедать в уединении, немного поковыряв курицу-рыцаря.

Часть хора располагается в партере и оттуда обстреливает комедию, разыгрываемую на сцене, бутафорскими помидорами. В финале оперы Канио-Паяц все же перерезает горло Недде-Коломбине и закалывает Сильвио-курицу. Но все эти душераздирающие страсти не надолго: еще не закрыт занавес и не отзвучали последние трагические аккорды оперы, а актеры, в том числе и только что убиенные, вскакивают и картинно выстраиваются для поклона, демонстрируя всем своим видом: это только театр. Прямо как у Римского-Корсакова с Бельским: «Вот и кончилася сказка. Но кровавая развязка, сколь ни тягостна она, волновать вас не должна…» Чувство такое, что тебе смачно плюнули в самую душу: ты хотел трагедии, а получил пошленький фарс.

Постановка – смесь дешевого кабаре, цирка-шапито и стриптиз-клуба (похотливая Недда уж очень натуралистична в своей арии и в отношениях с Сильвио). В таком сценическом решении музыка – не главная героиня. А напрасно, поскольку поют весьма недурственно. Никогда труппа «Санктъ-Петербургъ-оперы» не поражала звездным вокалом. Однако «Паяцев» спели на славу – голоса красивые, сочные, молодые. Пронимает Всеволод Калмыков (Канио) искренним, с надрывом и слезой, очень по-веристски спетым монологом. У Елены Тихоновой (Недда) резковатый верх, но в целом ее пение яркое и производит эффект. Превосходный – благородный и гибкий, прекрасного тембра – баритон у Алексея Пашиева (Сильвио). Несколько слабее Евгений Баев (Тонио – в его баритоне слишком много тремоло) и Евгений Наговицын (Беппо – тенор не слишком красивого тембра и с «оторванным» верхним регистром, звучащим отдельно от всего остального голоса), но и они в целом весьма экспрессивны и интересны. Оркестр под управлением Александра Гойхмана звучит напористо и грубовато, но в целом без брака и с драйвом – а это уже не мало. Только место этому не самому слабому музицированию в подобном балагане, что предложил нам Александров, увы, совершенно не находится.

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru