В очередных главах книги Илки Поповой нас ждет встреча с такими блистательными певцами, как Лили Понс, Николай Гяуров, Димитр Узунов.

Лили Понс

Этот голос, казалось, не был порождением человеческого горла, гортани и связок, а походил на звучание удивительно совершенного музыкального инструмента, серебряных и хрустальных колокольчиков, пиццикато чудесной скрипки Страдивари, легендарной флейты Пана. Сама Лили Понс* миниатюрностью и хрупкостью напоминала большую фарфоровую куклу с красивыми, но почти детскими чертами лица. Нежная, грациозная, на вид совсем невесомая, воздушная, она производила бы впечатление какого-нибудь нереального существа, если бы не ее нрав — веселый, жизнерадостный, полный огня и задора.

Я редко хожу в цирк, так как мне больно видеть, как мучаются животные. Из цирковых артистов больше всего люблю жонглеров, которые манипулируют одновременно множеством разных предметов. Пение Лили Понс неизменно вызывало ассоциации с искусством этих виртуозов. Как только дело доходило до бравурных вокальных номеров, трелей и колоратур, она превращалась в неподражаемого «голосового жонглера». Вокальные эффекты Лили Понс напоминали также щебет веселых птичек, бурлящее серебро горного родника… Все в зале умолкали и, затаив дыхание, прислушивались к тому, что так далеко было от звучания обычного человеческого голоса. Понс действовала на публику как магнит.

Я познакомилась с ней в Буэнос-Айресе, где мы жили в одном отеле. Нам приходилось выступать в разных спектаклях, но в рамках одного сезона итальянской оперы и в составе одной труппы. Уже с первой встречи мы очень близко сошлись и подружились друг с другом, часто беседовали о прошлом и настоящем, делились сердечными увлечениями и заботами. В Буэнос-Айрес Лили приехала со своим третьим по счету мужем — дирижером Андре Костелянцем, который относился к ней с бесконечным и нескрываемым обожанием. Выдуманное ею для него прозвище — «Шарик» (поскольку он был очень полным человеком) — являлось причиной бесконечных шуток и веселья в нашей компании.

Из нарядов певицы мне особенно нравилась чудесная шаль из шерсти мериноса. В любое время дня Понс обычно куталась в эту шаль и никогда с ней не расставалась, считая ее талисманом. «Лишь благодаря ей я спасла горло. Однажды, за двадцать четыре часа до выступления, обнаружилось, что у меня совершенно пропал голос. Если бы под рукой не оказалось этой шали, которую незадолго до того мне подарила знакомая, шали, которая возвратила мне нормальное звучание, спектакль пришлось бы отменить», — рассказывала она. Должно быть, именно поэтому она постоянно ходила в этой накидке, хотя шаль несколько выгорела и порой составляла странный контраст с ее прочими дорогими туалетами. А платья ее были великолепны: Лили одевалась очень богато и эффектно, но неизменно с хорошим вкусом. За один вечер эта маленькая хрупкая женщина зарабатывала столько, что для других это являлось целым состоянием. В Европе имя певицы было менее известно — правда, она как француженка несколько раз гастролировала у себя на родине. Подлинная артистическая карьера Лили Понс прошла почти исключительно на сцене «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке и в оперных театрах Южной Америки. Приобретя славу, поклонение и деньги, Лили не перестала, однако, бояться сцены. «Сцена, — говорила она, — это страшная тысячеглавая гидра, которая ждет минуту вашей слабости, неудачи, поражения, чтобы поглотить вас вместе с гримом, туалетами и надеждами».

Как и все артисты, она очень волновалась перед выходом на сцену. В эти мгновения лучше было не приближаться к ней. Но стоило Понс появиться на подмостках, как она полностью овладевала собой. Спокойная и уверенная, Лили выводила свои трели и колоратуры, словно нанизывала на нитку дивные жемчужины, пробуждая единодушное восхищение слушателей. Неисчерпаемая на выдумки, лукавая и задорная субретка в повседневной жизни, она молилась одному богу — голосу. Перед спектаклем Лили почти не открывала рта и отправлялась в театр, только пропев положенное число вокализов Конконе и проверив, как звучат ее неподражаемые стаккато. В день выступления она обедала основательно и вкусно, но ограничивая себя в количестве пищи и избегая хлеба. Непосредственно перед представлением Понс съедала банан или еще что-нибудь из фруктов, чтобы не петь на пустой желудок. В этом отношении Лили Понс не отличалась от других колоратурных певиц, которых я знала: все они мучительно боялись за свой голос. Большой диапазон звучания, высокая тесситура, трудности виртуозного пения, наконец, самый их голосовой аппарат — хрупкий и капризный, — все это, действительно, создает предпосылки для таких опасений. Подобный голос в чем-то напоминает чуткую антенну: он мгновенно улавливает даже легкие признаки вокальной нерасположенности певца — усталость, покраснение связок, самую невинную простуду и т. д. «Голос сделал меня богатой и знаменитой, — увлеченно объясняла она, — но в благодарность за это на многие годы я обязалась стать его рабыней».

Никогда не забыть мне Лючию ди Ламмермур в исполнении Лили Понс. В сцене сумасшествия она появлялась в черном бархатном платье с огромным настоящим изумрудом на груди. Ослепительный блеск колоратурной техники, нежное свечение хрустального голоса, неподдельная правда чувств певицы могли сравниться лишь с достоинствами ее драгоценного камня. В этом же убранстве Лили пела Лючию в Париже. Ария безумной девушки вызывала у зрителей слезы умиления и бурю восторгов. Многих певиц довелось мне слышать в этой партии, но ни одна из них не трогала так, как Понс — маленькая, хрупкая, беспомощная и полная невыразимого страдания.

Мы обе ненавидели самолеты и связанные с аэропутешествием беспокойства, ощущая себя во время таких поездок беззащитными и несчастными существами.

«В самолете я чувствую себя так, словно пою арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта на полный желудок и с воспаленным горлом», — высказывалась певица о своей антипатии, прибегая к самым удручающим для нее сравнениям. Исключительно привлекательна была улыбка певицы — наивная, непосредственная, истинно детская. В сочетании с ее прирожденной способностью поразительно трогательно и достоверно страдать на сцене это делало ее непревзойденной исполнительницей женских партий в операх итальянских романтиков — Беллини и Доницетти. Говорить же о ее совершенном вокальном мастерстве — безотказном и точном, как чудесный механизм, было бы излишне.Наши парижские свидания оказались последними. С возвращением Лили в Америку я связывала надежды на совместные выступления с ней в «Метрополитен-опера». Желанный ответ из Нью-Йорка пришел через четыре месяца, но было уже поздно. Вторая мировая война перечеркнула подписанный мной контракт. Больше мы с Лили Понс не свиделись…

Примечания:

* Понс Лили (1904–1976) — оперная певица (колоратурное сопрано). Родилась в местечке Драгиньян близ Канн (Франция). В 13 лет поступила в класс фортепиано Национальной консерватории в Париже. Пению обучалась у А. ди Горостяга (Париж). Дебютировала в г. Мюльхауз (Эльзас) в 1928 г. (Лакме в опере Л. Делиба). Услышав ее на спектакле в провинциальном французском театре (г. Монпелье), знаменитые вокалисты-супруги Джованни Зенателло и Мария Гай рекомендовали певицу дирекции «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, где она дебютировала в 1931 г. (Лючия в опере Г. Доницетти). В течение последующих 30 лет оставалась ведущим колоратурным сопрано этого театра. Перед второй мировой войной снялась в нескольких музыкальных фильмах. Гастролировала в Лондоне («Ковент-Гарден»), Буэнос-Айресе («Колон»), Париже, Брюсселе, Чикаго, Сан-Франциско, концертировала в Северной и Южной Америке (Мексика, Куба и т.д.). В 1956 году выступила в гала-спектакле «Лючии ди Ламмермур» Г. Доницетти в «Метрополитен-опера» в ознаменование 25-летия своего дебюта в Нью-Йорке.

Николай Гяуров и Димитр Узунов

С Димитром Узуновым * как вокалистом и оперным артистом я познакомилась раньше, чем с Николаем Гяуровым.** Мы уже выступали с тенором в ряде спектаклей до того времени, когда в 1955 году в Софии состоялся совместный концерт наших лауреатов. Имя второго певца — Н. Гяурова — тогда ничего мне не говорило: ни видеть, ни слышать его мне еще не приходилось. Но от педагога, который воспитал обоих вокалистов, и моего давнего товарища по сцене проф. Христо Брымбарова я слышала, что он возлагает на молодого баса большие надежды.

Концерт, о котором идет речь, проходил как торжественный вечер в честь болгар-победителей международного конкурса в Париже (Гяуров был удостоен Большой специальной награды, Узунов получил первую премию).Трофеи ответственейшего состязания выглядели, действительно, значительно и серьезно, соответствовали им и наши ожидания. Тенор пел с совершенством исполнителя-инструменталиста — точно, изысканно и задушевно, легко и красиво брал высокие ноты, не испытывая на верхах ни малейшего напряжения. Весь голос в диапазоне полноценных двух октав звучал насыщенно и ровно, а ярко выраженный драматический характер исполнения сообщал его пению мужественную силу и особое обаяние, какими нечасто могут похвастать тенора. Голос Узунова можно без труда определить как чисто драматический тенор,*** обладающий героическим блеском, вагнеровской мощью, красивым и сочным «белькантовым» звучанием. Больше всего в его выступлении мне понравилось отсутствие пошлой «итальянщины» — манерности, к сожалению, столь распространенной среди теноров. Не только концерт в зале «Болгария» убедил меня, что этому певцу предстоит большое артистическое будущее. Наше совместное участие в спектаклях Софийской оперы дало мне основания назвать тенора «болгарским Жоржем Тиллем» и ожидать появления его имени на афишах самых прославленных театров мира.

Главной неожиданностью описываемого концерта явился для меня голос Николая Гяурова. Благородство звука, электризующая публику яркость «верхов» — красивейших «прикрытых» нот певца, широкая вокальная кантилена, свидетельствующая о безупречной постановке голоса и отличном дыхании, — все это сразу подсказало, что мы имеем дело с будущей знаменитостью, имя которой неминуемо заставить мир заговорить о себе. Я обрадовалась, вспомнив, что незадолго до концерта приняла предложение написать в одну из столичных газет о своих впечатлениях от этого вечера и что смогу передать широкой публике радость и надежды, связанные с появлением новых столпов болгарского оперного театра. Статья, естественно, приобрела восторженно-приветственный характер и мало походила на обычную рецензию, но, мне думается, концерт заслуживал именно этого.

В Софийской опере я впервые встретилась с Гяуровым после его успеха в Париже, когда он стал солистом нашей первой по значению музыкальной сцены. Выступать в одних спектаклях с ним мне не пришлось — мы были заняты в разных постановках. До этого я познакомилась с его супругой — пианисткой Златинкой Мишаковой, которая неоднократно аккомпанировала мне в концертах. Насколько замечателен Гяуров как вокалист, настолько же превосходна как музыкант Златинка. Безукоризненно точная в соблюдении мельчайших деталей музыкального оригинала, она запомнилась как уверенный и знающий концертмейстер с ярко выраженным талантом интерпретатора классики. Думаю, если бы она посвятила себя карьере солистки-инструменталистки, то стала бы одной из виднейших наших исполнительниц произведений Шопена, Шумана и Листа… Но Златинка выбрала другой путь… Вместе с мужем они образовали превосходный ансамбль, пленяющий совершенной свободой музицирования, красотой фразы, одухотворенность и осмысленность которой может быть образцом для многих их коллег на поприще камерного исполнительства. С удовольствием должна отметить, что слава вовсе не повредила артисту, как это нередко бывает. Он остался тем же веселым, воспитанным и благородным человеком, каким я знала его прежде. Не изменились ни его манера общения с людьми, ни походка… А это редкие и ценные качества, оценить которые по достоинству способен лишь тот, кому довелось вкусить славы…

Однажды, холодным зимним вечером, дело даже, пожалуй, было к ночи, я выехала из дома на своем маленьком спортивном автомобиле «Триумф». Широкая асфальтированная дорога к Витоше и живописная панорама манили меня, и я нажимала на педаль, все более увеличивая скорость. Внезапно в темноте возник белый «Мерседес», который сразу включился в соревнование. Я ответила на вызов, дала полный газ, и машина стремительно рванулась вперед. Соперник не смог настигнуть меня, уступив во времени всего несколько секунд. Потом его лимузин наверстал упущенное и опередил мою машину, а улыбающийся Николай Гяуров, оторвавшись от руля, приветственно помахал мне рукой. Через несколько дней мы увиделись с ним в опере. Певец учтиво попросил извинить его за лихачество и похвалил мое шоферское искусство. Услышать от него такое было особенно отрадно, так как Гяуров великолепно водит машину. Уверенность и быстрота реакции характеризуют его сценическое поведение в той же степени, что и шоферские качества Николая.

После триумфальных выступлений Гяурова в Париже мне захотелось услышать его в софийской постановке «Фауста» Ш. Гуно.**** Первое, что порадовало в исполнении, это превосходная подача текста. Бас демонстрировал отменную дикцию и умение пользоваться вокально-интонационными особенностями французской певческой школы. Это голос, за который не приходится беспокоиться: он не подведет. Голос ласкающий, радующий. Куплеты Мефистофеля, «Заклинание цветов» и серенада привели меня в восторг. Теперь уже не оставалось сомнений, что это и выдающийся актер. Оба аспекта исполнения — голос и артистичность — были равноценны и неотделимы друг от друга. Их разносторонние проявления и сочетания делают Гяурова неуязвимым для критики, восхищают любую аудиторию. Я осталась глубоко удовлетворена не только тем, чего певец добился в партии Мефистофеля. Радовало, что молодой бас демонстрировал полную зрелость и продуманность интерпретации, каких ожидаешь обычно от человека, прошедшего долгий путь в искусстве, и которые изумляют, когда подумаешь, что в то время в репертуаре Николая были всего три оперы. Со времени «Фауста» меня уже никому не приходилось убеждать, что Гяуров станет одним из первых басов мира, что это певец с несравненным по благородству и красоте звучания голосом и, вдобавок, ярко выраженный болгарский талант.

Николай, на мой взгляд, рожден исключительно для сцены, для вокального исполнительства, в то время как его коллега — Димитр Узунов — наделен многочисленными и разнообразными интересами и способностями. С тенором мне удалось познакомиться ближе, и в результате частых встреч на репетициях, обычных разговоров на улице и в домашней обстановке я была очарована его всесторонней и глубокой культурой, знаниями и эрудицией. Узунов прежде всего — блестящий музыкант: не только певец, но и пианист, концертмейстер, дирижер. Это яркий и острый интеллект со своими устойчивыми философскими взглядами, убеждениями и идеями, человек завидно быстрого и находчивого ума, отлично знающий историю искусства, а оперы в особенности. Я пела с Димитром в «Борисе Годунове», «Кармен», «Трубадуре», «Момчиле», «Пиковой даме», «Черевичках», «Аиде», но больше всего он нравился мне в «Отелло» и «Паяцах». Это был поразительный Отелло и волнующий Канио. Не буду пространно говорить здесь о его голосе и игре, поскольку всем поклонникам оперы они достаточно хорошо известны. Я попытаюсь лишь припомнить некоторые факты, которые уже в то время заставляли предполагать в нем талант незаурядного режиссера. Всем нам ведомо, что единожды утвержденные мизансцены постановщика повторять механически, слепо, из спектакля в спектакль становится иногда тягостно, особенно когда дело касается самых репертуарных произведений классики, которые идут сотни раз кряду. Во время одного из представлений «Пиковой дамы»***** мы с Узуновым, не уведомляя режиссера, решили изменить мизансцену в картине «Спальня Графини». Идея принадлежала Димитру, исполнявшему роль Германа. Он предложил, чтобы я вместо того, что рекомендовал режиссер Штырбанов (Графиня должна умереть в кресле, отпрянув от дула наведенного на нее пистолета), сделала иначе — поднявшись с кресла при виде оружия, появившегося в руках Германа, упала бы затем на пол лицом вниз. Как обычно, после монолога «Ах, постыл мне этот свет!» раздались аплодисменты. Внезапно вышедший из своего укрытия Герман принялся умолять старуху открыть ему тайну трех карт. Взбешенный моим молчанием — Графиня, как известно, от страха лишается речи, Герман выхватил пистолет и навел на меня. Хотя мне полагалось «окаменеть от ужаса», как того хотел режиссер, или вскочить с кресла, как мы предварительно условились, я медленно поднялась с места, устремляя на Германа оцепеневший от испуга взгляд, а потом рухнула на сцену ничком. Когда это случилось, зал замер, из режиссерской ложи послышался испуганный возглас, ведущие спектакль со страхом в глазах бросились из-за кулис ко мне. Все были убеждены, что со мной стряслось нечто ужасное — инсульт, инфаркт или что-нибудь в этом роде. Еще не улеглась паника и не отгремели овации в зале, как перед нами предстал режиссер. Штырбанов был в бешенстве: «Что это за натурализм? Подумаешь, нашли удовольствие в том, чтобы пугать публику и всех нас такой нелепой, ужасной смертью!», — осыпал он градом упреков «новаторов». Нам с Узуновым не оставалось ничего кроме, как виновато потупить головы и дать заверения, что больше это не повторится. Если сказать правду, то мы, действительно, согласились, что найденное нами решение натуралистично и не является лучшим вариантом этой сцены. Больше мы с Димитром не экспериментировали, но оба были убеждены, что оптимальное в театральном смысле слова проведение финала картины лежит где-то на полпути между нашим и режиссерским вариантами данной сцены.

Квинтет из первого действия «Пиковой дамы» (Герман–Лиза–Графиня–Томский–Елецкий) настолько труден для запоминания и исполнения, что, признаюсь, очень редко доводится слышать его спетым точно, красиво и впечатляюще. Всем участникам ансамбля надлежит быть предельно внимательными, но и это не всегда гарантирует успех. Могу сказать с полной ответственностью, что лишь Димитр Узунов неизменно бывал точен и непогрешим во время этого сложнейшего ансамбля. Но дело не ограничивалось этим. Он помогал каждому из нас точно определить время вступления и не раз взглядом или жестом «подстегивал» рассеянных. Мы, шутя, говорили, что он может спокойно руководить нами за дирижерским пультом вместо того, чтобы «терроризировать» на сцене. Поэтому я не удивилась, когда услышала однажды, что ввиду опоздания дирижера режиссер-постановщик****** Димитр Узунов прошел в оркестр и уверенно продирижировал первым актом «Кармен».

Как я уже упоминала, режиссерское дарование тенора не было для меня тайной. Первой его постановкой, которую мне довелось увидеть, являлся «Кавалер розы» Рихарда Штрауса в Софийской опере. Это труднейший спектакль, и я с большим удовольствием рассказывала коллегам и писала в прессе об огромном размахе этого представления, восхищалась замечательной эрудицией и вкусом постановщика. Постоянные выступления Николая Гяурова на сценах виднейших оперных театров мира, систематические выезды Димитра Узунова как режиссера-постановщика по приглашениям зарубежных сцен (и в первую очередь Венской оперы) в моих глазах лишь повышают престиж их художественных завоеваний. От всего сердца радуюсь их мастерству, таланту и кипучей деятельности во славу болгарского искусства.

Примечания:

* Узунов Димитр (1922—1985) — оперный певец (тенор), режиссер. Народный артист Болгарии (1962). Родился в г. Стара Загора. Ученик проф. Л. Прокоповой и проф. Х. Брымбарова (София). С 1948 г. солист Софийской оперы. Лауреат певческого конкурса фестиваля в Берлине, первая премия международного конкурса вокалистов в Париже (1955). Гастролировал в «Ла Скала» (Милан), «Метрополитен-опера» (Нью-Йорк), «Гранд-Опера» (Париж), Большом театре (Москва) и т. д. В 1971–1974 гг. — художественный руководитель и директор Софийской оперы. После 1967 г., закончив певческую карьеру, занимался оперной режиссурой и вокальной педагогикой.

** Гяуров Николай (1929—2004) — оперный певец (бас). Народный артист Болгарии (1962). Родился в Велинграде. Пению обучался у проф. Х. Брымбарова (София), А. Н. Ульянова (Ленинград), А. И. Батурина (Москва). Дебют в Софийской опере — 1956 г. (Базилио в «Севильском цирюльнике» Д. Россини). С 1957 г. выступал в Большом театре (Москва) и Венской опере. С 1960 г. — солист миланской «Ла Скала», затем нью-йоркской «Метрополитен-опера». Гастролировал во всех крупнейших оперных театрах мира. Лауреат «Гран при» международного конкурса певцов в Париже (1955), «Гран при» французской академии грамзаписей им. Ш. Кро (1972), итальянских премий «Пьетро Масканьи» и «Луиджи Иллика», титула «Командора Итальянской Республики» (1974) и т. д.

*** До поступления в Софийскую консерваторию Узунов пел баритоном в хоре Художественного театра оперетты. Лишь профессор Людмила Прокопова — его первый педагог в вузе — установила, что у него тенор.

**** Речь идет о постановке «Фауста», осуществленной дирижером Асеном Димитровым, режиссером Драганом Кырджиевым и художницей Марианной Поповой.

***** Постановка, осуществленная в 1955 году дирижером Асеном Найденовым, режиссером Петром Штырбановым, художником Михаилом Бобышовым.

****** Д. Узунов поставил «Кармен» Ж.Бизе в Варненской опере, «Самсона и Далилу» К. Сен-Санса и «Бал-маскарад» Д.Верди в Русе и «Кавалера розы» Р. Штрауса в Софийской опере.

продолжение →

На фото:

Л.Понс – Лючия.
Н.Гяуров – Мефистофель (Гуно).
Д.Узунов – Хозе.

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru