По традиции весна – начало лета в Москве богаты театрально-музыкальными событиями. Столичные оперные компании стараются к концу сезона выдать что-нибудь пограндиозней, и данная теплая пора не исключение: только что прошла нашумевшая премьера «Князя Игоря» в «Новой опере», на майские праздники Театр Станиславского готовит для нас «Сказки Гофмана», а в июне Большой театр представит новую версию «Золотого петушка». Филармония также не отстает – отложенные, перенесенные концерты вокальных звезд, отечественных и заграничных, и концертные исполнения опер сгрудились в афише также по весне – филармония раздает долги, все же проводя обещанные по абонементам и вне их мероприятия.
Март и пол-апреля столица жила интересами «Золотой маски», оценивая продукцию немосковских театров, среди которых было немало интересного и по части оперы. Но лишь прошли последние спектакли театрального марафона, как в светлую пасхальную седмицу мы вновь спешим в концертный зал – Валерий Гергиев начал изнурительный двухнедельный марафон по городам и весям нашей Родины, от Москвы до самых до окраин – стартовал юбилейный 10-й Московский Пасхальный фестиваль.
За десятилетие своего существования Пасхальный пережил не только триумфы, но собрал и продолжает собирать немало критических откликов относительно его формата, стиля, качества и методов привлечения публики в академические залы. Позволю себе цитату: «Пасхальный фестиваль — ежегодное бедствие, которое случается с Валерием Гергиевым, оркестром Мариинского театра и публикой тех многочисленных городов России, куда под видом благородного просветительства привозят нестройные, недоученные шедевры классики в промышленных количествах. Фирменный пасхальный стиль — это темпы, которые устанавливаются спустя некоторое время после того, как номер уже начался, несобранный звук, невыстроенный баланс и прочие радости» (П. Поспелов, «Ведомости», 27 апреля с.г.). Замечание едкое, но меткое. И, тем не менее, Пасхальный продолжает оставаться событием, которое привлекает к себе бесспорное внимание: именами, репертуаром и т. д.
По оперному ведомству в рамках юбилейного смотра только одно наименование – концертное исполнение «Лючии ди Ламмермур» силами Мариинского театра, но с мировой знаменитостью на заглавную партию. Как ни странно, ею стала не Анна Нетребко, всегдашняя, наряду с Ольгой Бородиной, приманка гергиевских программ, а утонченная француженка Натали Дессей, сотрудничество с которой в последнее время у Мариинки все больше набирает обороты. В июне прошлого года Дессей пела сольный концерт в Петербурге, осенью исполнила в Мариинке партию Лючии и чуть позже записала ее на диск опять же с Мариинским театром.
Концертное исполнение «Лючии» в Зале Чайковского стало дебютом знаменитой певицы в российской столице: увы, до Москвы Дессей добралась слишком поздно! Мне искренне было жаль эту маленькую, хрупкую женщину, ибо ее муки на сцене были связаны отнюдь не только и не столько со страданиями Ламмермурской невесты, сколько с тем, что партия несчастной шотландской сироты давалась ей с неимоверными усилиями. Натали Дессей хорошо известна нам по многочисленным записям – аудио и видео, все любители оперы знают о ее выдающихся достижениях в оперном театре и на концертной эстраде, и говорить лишний раз, что певица обладает феноменальной техникой – банальность, которой хочется избежать. Она не подвела ее и в этот раз, что позволило певице исполнить всю оперу математически точно, взять все верхние ноты и полноценно озвучить зал, несмотря на то, что ее голос никогда не отличался масштабностью.
Но в сегодняшнем пении Дессей не было самого главного: естественности и свободы вокализации. Голос певицы звучит чрезвычайно напряженно, резко, местами крикливо, пестро, он явно перетружен, верхние ноты ей даются с неимоверными усилиями, и хотя она не сфальшивила ни разу, не смазала ни одной верхушки (включая финальный ми-бемоль), красоты в этих нотах не было ни на йоту – некоторые из них были подобны неприятному звуку милицейского свистка. С грустью приходится констатировать, что восстановиться Дессей после ее недавних проблем с голосом полноценно не удалось – она поет: профессионально, музыкально, может быть, лучше многих других, но, увы, это очень далеко не только от прежней Натали Дессей, но и вообще от понятия образцовой лирико-колоратурной вокализации. Из голоса француженки ушла вся та пленительная нежность, колокольчатая переливчатость, что так были обворожительны в ее искусстве – ушла, по-видимому, навсегда. Остался лишь один холодный профессиональный расчет: и на нем певица выехала и в этот раз.
И, тем не менее, Дессей в тот вечер была лучшей! Возможно, лишь только Саша Реккерт с его диковиной стеклянной гармоникой мог составить ей достойную конкуренцию. Оригинальная редакция Доницетти (композитор предполагал использовать именно этот инструмент для сцены сумасшествия) удивила – волшебное звучание фантастического инструмента, звук которого подобен дуновению ветерка, стряхивающему хрусталинки утренней росы, определенно завораживало, хотя «поединка» между ним и голосом в сцене сумасшествия (когда певица поет с флейтой – это всегда соревнование: кто точнее, изящней, виртуозней окажется!) не получилось: ангельский полупризвук гармоники не конкурировал с сопрано, а как бы обволакивал его. Но, может быть, именно этого и хотел автор?
Обо всем остальном мало что можно сказать хорошего. Мариинские тенора ошибались со вступлениями (Михаил Макаров – Норман и Дмитрий Воропаев – Артур), давали петухов (Сергей Скороходов – Эдгар) – и это при том, что природа голосов у всех троих певцов очень хорошая. Постоянно мучил слушателей утробным, заглубленным звукоизвлечением, урчал, а не пел Владислав Сулимский (Генри Эштон). От былой роскоши баса Аскара Абдразакова (Раймонд) остались лишь воспоминания – тембр потускнел и просел, мягкость осталась, а яркости, звонкости – нет совсем. Оркестр Мариинки, ведомый своим грозным шефом, был тяжеловесен и громогласен, слишком жирен по звуку для оперы бельканто – стилевой достоверностью здесь и не пахло. Москва по части что барокко, что бельканто – еще, конечно, не мировой авангард, но давно уже и не глухая деревня, в которой любой «Лючии» рады… Не плохо бы это тоже учитывать тем, кто намеревается давать в столичных концертных залах очередное «эпохальное» исполнение.