В Москве в рамках фестиваля «Опера априори» 12 апреля дал сольный концерт Йонас Кауфман. OperaNews.ru давно следит за творчеством артиста, и мы были рады возможности поговорить с ним накануне московского выступления.
Личная встреча стала возможна благодаря настойчивости и дипломатическому дару организаторов концерта из компании Art-Brand Artist Management Елены Харакидзян и Татьяны Матвеевой. Едва с самолета, задержавшись в московских пробках, Кауфман, однако, не производил впечатления человека, измученного двухнедельным европейским кочевьем. Глаза блестят, взрывы звонкого хохота раздаются на весь холл гостиницы: star tenor приехал в Москву явно в хорошем настроении. И потому получасовая беседа получилась именно разговором, а не набором заранее придуманных стандартных ответов на стандартные вопросы.
Участие в разговоре прекрасного переводчика-синхрониста Романа Матвеева позволило артисту чувствовать себя свободнее, говоря на родном языке, а интервьюерам – оценить не только содержание реплик, но и манеру речи Кауфмана. Обаяние, богатство интонации и безупречная артикуляция свойственны этому артисту не только на сцене, но и в жизни, и даже тем, кто не знает немецкого, сказанное им кажется интуитивно понятным. И хотя за полчаса, отведенные на интервью, удалось задать не все вопросы, Йонас Кауфман успел рассказать нам о недавних дебютах, о съемках в кино и о поэтическом мировосприятии.
— Ваш московский концерт проходит в рамках большого европейского турне с «Зимним путём», за восемнадцать дней вы исполняете этот цикл 9 раз. Сумасшедший режим! Меж тем вы часто говорите, что Лидерабенд – это очень личный жанр, позволяющий установить очень доверительное общение с публикой, почти интимный разговор. И вот – интимный разговор девять раз подряд?
— Мне тяжелее было бы подготовить такой Лидерабенд для единственного концерта и повторять его через полгода, или ещё через год-два. Подготовку тогда надо начинать чуть ли не опять с начала. Когда мы ставим оперу, мы долго репетируем, и премьерный блок обычно от трех до восьми спектаклей подряд. В спектакле складывается все то, что было найдено на репетициях, но и за время исполнения этой серии обычно есть возможность что-то улучшить, отточить и открыть что-то новое, то есть действительно делать музыку. Много лет подряд я пытался использовать такой опыт серии спектаклей в жанре сольного песенного вечера и совершить с ним турне. И вот мы попробовали. Выяснилось, что это отличная идея. Нам с Хельмутом (Хельмут Дойч, постоянный концертмейстер Кауфмана – прим. ред.) турне с «Зимним путём» доставляет массу удовольствия, с каждым выступлением всё больше и больше. Песни Шуберта дают прекрасную возможность разнообразить мой оперный репертуар. С вокальной точки зрения исполнять «Зимний путь» не тяжело, да и эмоционально наполнить его довольно просто. Шуберт написал такую прекрасную музыку на тексты Вильгельма Мюллера, что у меня как певца просто нет шанса не открыться им: стоит вступить на этот путь, и тебя увлекут зима и депрессия.
— Вы давно поете «Зимний путь». Как изменяется Ваше понимание этого цикла со временем? Почему именно сейчас пришло время его записать?
— Каждый человек меняется со временем, и музыкант тоже. Изменяется вкус. Когда я был моложе, меня вдохновляла громкая и быстрая музыка. Позже я стал относиться к такой музыке равнодушнее. И сегодня меня интересуют более медленные, трагические, глубокие произведения. «Прекрасная мельничиха» более темповое произведение, там много дикого темперамента, молодой герой горит огнём страсти, особенно в первой части цикла, он весь наполнен радостью и любовью.
И после этого – Путник, бредущий по Зимнему пути. Он с самого начала печален, у него плохое настроение. Из этой меланхолии развивается депрессия и затем – жажда смерти. Мне кажется, что 20-летнему человеку этого не понять, и музыканту нужны годы, чтобы приблизиться к такому состоянию. Наверное, можно было бы подождать, пока мне не исполнится шестьдесят – я, конечно, утрирую, – и тогда бы добавилось что-нибудь еще. Но мне кажется, сейчас как раз правильное время для записи этого цикла. И для концертного турне с ним. Во время турне я пою «Зимний путь» чаще, чем когда бы то ни было. И сейчас я пою этот цикл иначе, чем даже полгода назад.
— Эти изменения в прочтении – вопрос возраста и времени? Или сказываются спетые вами в последнее время оперные партии?
— Нет, оперные работы не повлияли. Нюансы интерпретации связаны, скорее, с личными изменениями. Взросление влияет не только на состояние души, но и на профессию, для музыканта это особенно важно. Да и голос меняется, хотя изменения тембра связаны не только с возрастом, но и с теми партиями, которые я пел. Моя вокальная техника позволяет чувствовать себя свободно, легко и спокойно. Я могу сконцентрироваться на интерпретации, и это помогает решать комплексные задачи в исполнении цикла Шуберта.
— «Зимний путь» на CD оставляет совершенно потрясающее впечатление, что поёте «как в последний раз» и лучше уже не сделать. Но несколько тончайших пианиссимо кажутся рассчитанными на микрофон в студии. Так ли это?
— Совершенно не так! Не хочу обещать слишком много, но мне всегда удавалось добиться этого эффекта и в концертном зале. Можно быть очень тихим, при этом вас будет слышно в большом зале от первого до последнего ряда. Я уверен, что для записи не нужна специальная студийная акустика. Наоборот! Хорошо, когда от прослушанного CD остаётся впечатление записи с живого концерта. Этого трудно добиться в студии.
— В Вашей дискографии есть и «Прекрасная мельничиха», и «Зимний путь». Включая арии из «Фьеррабраса» и «Альфонсо и Эстреллы» в альбом Sehnsucht, Вы в интервью сетовали на недооцененность Шуберта как оперного композитора. И замечательный спектакль Клауса Гута «Фьеррабрас» с Вашим участием тоже во многом строился на теме отношения артистов к композитору Шуберту, по сути, был призван привлечь внимание к его фигуре и его творчеству. Оперное творчество Шуберта по-прежнему Вам интересно? Хотели бы Вы вернуться, например, к «Фьеррабрасу» еще раз, или спектакль Гута исчерпал для Вас эту тему?
— Очень тяжело ответить на этот вопрос. Я, к счастью, очень занятый человек. И у меня колоссальное количество идей, которые хотелось бы осуществить, в репертуаре множество партий. Некоторые из них я пою редко, поэтому не могу твёрдо обещать, что буду и в дальнейшем участвовать в операх Шуберта. Но теоретически это возможно, и мне это будет интересно. В юности я пел в опере «Весёлый замок сатаны». Там отличная музыка, но ужасное либретто, характерное для всех опер Шуберта, потому путь на сцену им был заказан. Но во многих оперных опусах Шуберта слышно, какой он прекрасный драматург. В 19 лет Шуберт написал музыку на балладу Шиллера «Порука». В ней есть элементы, характерные для оперы; хорошо слышно растущее напряжение – по всей видимости, ему доставляло удовольствие играть с таким материалом. Но, конечно, Шуберт известен прежде всего благодаря своим симфониям, камерной музыке и огромному песенному творчеству – такому простому и филигранному.
— Вы говорите, что очень многое из того, что хочется осуществить, не укладывается во временные рамки. Новые партии, которые вы исполнили за последние два сезона – Манрико, Рамерес (или Дик Джонсон из «Девушки с Запада» - прим. ред.), Альваро, – все непростые, каждая из них требует большой подготовительной работы, каждая стала серьезным достижением. Но каждая из этих ролей была сыграна только в единственной постановке. Всё ли, что кажется Вам важным для понимания этих партий, раскрыто в уже сыгранных спектаклях? Хотели бы Вы и планируете ли исполнить эти роли в других сценических версиях?
— Конечно, я хотел бы исполнить их снова. Но я достаточно консервативный человек. Если я ввожу в свой репертуар новые партии, то я стараюсь не планировать повторные исполнения сразу после дебютов: потому что не всегда заранее понятно, понравятся ли они публике и как они скажутся на голосе. Я поступаю так, чтобы потом не приходилось отменять мое участие сразу в нескольких постановках. В дебютную серию стараешься вложить как можно больше, но когда возвращаешься к роли в другой постановке – непременно возникает что-то новое! Вот это обнаружение новизны в уже знакомой роли меня очень волнует. Я буду рад вновь исполнить партии Манрико, Альваро и Рамереса. В «Силе судьбы» я снова спою этим летом, планирую снова петь «Трубадура», и обсуждаю возможность повторить «Девушку с Запада» в Венской Опере.
— В ряду новых для Вас ролей – Альваро в спектакле Мартина Кушея в Баварской Опере. Вы впервые работали с Кушеем в 1998 году. Изменился ли стиль и метод его работы за эти 15 лет – по Вашему ощущению? Что особенного в работе с ним?
— Думаю, что Мартин Кушей изменился, как каждый из нас – прошло много лет! Тогда он был совсем молод и неопытен. «Фиделио» в Штутгарте стал едва ли не первой его полноценной оперной постановкой. Он тщательно готовился к этой работе, прорабатывал детали. Потом был период, когда Кушей стал очень успешен, ставил много, но не занимался каждым новым проектом подолгу. Сейчас Кушей возглавляет «Резиденц-театр» в Мюнхене. У него больше возможностей для спокойной работы. И мне кажется, эта «Сила судьбы» близка его сердцу. Он прекрасно всё продумал и сделал свою работу на «отлично».
— Что в этой работе вам кажется самым важным?
— «Силу судьбы» называют одной из самых тяжёлых для постановки опер Верди. Потому что не совсем понятно о чём сюжет и как сделать действие хоть сколько-нибудь логичным. Хотя на самом деле речь идёт только об ужасных ударах судьбы. И Кушей задался вопросом: что в наше время воспринимается по-настоящему трагично? Мне кажется, он нашел очень удачную форму: показать трагизм ситуации через восхваление войны. Он нашёл отличное решение – что не всегда удаётся при модернизации действия, – при этом не нарушая и не меняя ничего в авторском замысле. Его сценическая версия только помогает понять то, о чём идёт речь у Верди.
— «Очень удачную!» – сказала одна из нас, восхищаясь постановкой Кушея, точному соответствию текста и картинки на сцене и тому, что спектакль получился о базовых философских ценностях. Другая морщилась во время панегирика г-ну Кушею, и сообщила, что не готова портить нервы гнусным видом взорванных фавел и свального греха под тарантеллу, а прекрасной музыкальной составляющей новой «Силы судьбы» предпочитает наслаждаться в аудио-варианте.
— Мне кажется важным то, что вы обе говорите! В этом и заключалось намерение режиссера: шокировать этими картинками. Ведь в опере речь постоянно идет о войне и мести! И если показывать обозначенный в ремарках XVIII век, то зрители подумают: «Да, какие ужасные были времена!» А осовремененный вариант доказывает – человечество не изменилось, оно так же жестоко, как и двести с лишним лет назад. Поэтому мне такой подход кажется удачным. Возможно, кому-то, вот как одной из вас, происходящее на сцене видится слишком отвратительным – его право не смотреть подобную постановку.
— Прошлым летом осуществилась Ваша мечта поработать в большом кино: в «Вариациях Казановы» сыграли графа Ксаверия Браницкого. Вы знаете, что он был тесно связан с Россией? Фаворит Екатерины II, женат на племяннице князя Потемкина, а его дочь Елизавета Воронцова была возлюбленной Пушкина.
— Об известности дочери Браницкого я не знал, но основные исторические факты о персонаже были мне знакомы. Я попал в этот фильм, потому что наш известный режиссёр Михаэль Штурмингер увидел в Интернете интервью со мной. На вопрос, что я читаю, я тогда ответил: «Мемуары» Казановы. И ещё я сказал, что хотел бы сыграть в кино. После этого Михаэль позвонил мне и сказал: «Теперь ты не сможешь отказаться! Я снимаю фильм о Казанове, ты будешь в нём участвовать». Я согласился и получил массу удовольствия.
— Вы снялись в эпизоде. Но каково ваше впечатление в целом от этой работы, от съемочной площадки?
— Это совершенно не похоже на то, чем я занимаюсь обычно. В кино очень много нужно ждать, всё делается крошечными фрагментами, но это оказался потрясающий опыт! Потому что в момент съемки нужно быть абсолютно точным. В опере всё всегда начинается с начала, можно строить характер и разрабатывать его в течение многих сцен, которые следуют одна за другой. В кино же эпизоды снимаются не подряд – сначала может быть финальная сцена, потом начало. В «Казанове» меня видно на экране всего пару минут. Надеюсь, что это не последний мой фильм, есть и ещё идеи относительно кино.
— Два года назад в письменном интервью вы сказали, что мечтаете сыграть в кино злодея вроде Скарпиа или Яго. А согласитесь ли вы сняться в роли реально страшного персонажа, допустим, доктора Йозефа Менгеле?
— Ох… Ну и вопрос…
— Или, например, сыграть в римейке «Ночного портье» Лилианы Кавани?
— Да, возможно! Вы видели мою реакцию на имя Менгеле. Он, прямо скажем, не вызывает добрых воспоминаний! С другой стороны, если думать об актерской стороне дела, было бы очень интересно представить этот характер, сыграть абсолютно сумасшедшего человека, увлеченного садиста! Можно даже представить Менгеле оперным персонажем. Разница заключается в том, что он, к сожалению, существовал. Но я хотел бы начать с меньших злодеев. Отвечать за пару трупов за фильм – нормально, за пару тысяч – скорее нет. Так что Макса из «Ночного портье», пожалуй, попробовал бы сыграть. Осталось найти достаточно сумасшедшего режиссёра для подобного проекта.
— В планах Королевской оперы Ковент-Гарден на следующий сезон значится «Андре Шенье» с вашим участием. Мы долго ждали этого дебюта! Будет ли этот спектакль историей «из XVIII века»? И удалось ли вам прочесть стихотворение Пушкина «Андрей Шенье» по-немецки?
— Нет, я ещё не прочёл Пушкина, но переданные вами немецкие переводы «Андрея Шенье» сохранил. Всё время думаю об этом спектакле, но ещё ничего не знаю про режиссуру. Однако Ковент-Гарден – один из оперных домов, приверженных традиционным постановкам. Лично я не могу представить перенос «Андре Шенье» в другую историческую эпоху, вроде революции на Кубе – это не будет иметь смысла.
— Шенье – поэт. Герой-поэт постоянно возникает в вашем творчестве. А что такое, по-вашему – «поэт»? Как бы вы определили поэтическое мироощущение? Свойственно ли оно лично вам?
— Я думаю, что настоящий Поэт не так далеко ушёл от философа. Земля большая, на ней встречаются разные характеры. Но не каждый может стать героем оперы: нужно найти достаточно интересный тип, чтобы публика могла пережить оперу длиной в три–четыре часа. Поэт – это как раз такой тип, он дает огромные возможности для многообразия интерпретации, для представления романтической стороны жизни. Поэт видит мир другими глазами. Как художник, или фотограф, которые не просто смотрят, а мыслят картинами. Поэт тоже видит не только окружающую его действительность, но пытается передать ее идеальный образ, представить ее ярче и красивее. А если мы говорим о Шенье, здесь еще добавляется эпоха и образы Французской революции.
— Мы очень рады возможности видеть и слышать Вас в Москве и надеемся, что не в последний раз. Когда вас ждать в Москве снова?
— Я бы не стал пока говорить о конкретных планах, но переговоры о выступлениях и в Москве, и в Санкт-Петербурге ведутся. Мне нравится жанр песенного турне, я планирую по возможности повторить его с другой программой. Надеюсь, что в подобном маршруте вновь окажется ваш Большой зал консерватории – один из лучших залов для камерной музыки в мире.
— Господин Кауфман, помимо ваших вокальных и актерских талантов, кажется, что Вы наделены еще одним удивительным качеством: ваши выступления приносят поклонникам не только эстетическое удовольствие, но и позитивные изменения в жизни, карьере, даже здоровье. Вы как будто становитесь своего рода талисманом. Замечаете ли вы за собой это свойство натуры, фартовость, или, по-старинному, «таланливость»? Оно у вас с юности или приобретено?
— Мне кажется, на самом деле невозможно утверждать о себе, что ты приносишь удачу. Это очень самонадеянное замечание. Возможно, некоторые люди действительно именно так это и воспринимают. Я счастлив в своей профессии, и если помогаю ещё и другим стать счастливее – прекрасно. Но управлять этим я не могу, и не могу сказать, с какого момента это начало происходить. Может быть, такое воздействие связано с тем, что я сам – счастливый человек?
Беседовали Татьяна Елагина и Татьяна Белова
Автор фото — Ира Полярная / Art-Brand